Эпилог

Мысль об издании сборника Лунца и воспоминаний о нем, без сомнения, здравая мысль: подарить нашей литературе еще одного талантливого писателя, рассказать о его трагической судьбе, познакомить читателя с произведениями, в которых с необычайной остротой отразилось время — трудно представить себе более плодотворную историко-литературную задачу. Но именно по той причине, что она была плодотворной и благородной, ее ожидали бессмысленные затруднения, которых все мы безотчетно боялись. Между нашим планом и его осуществлением стояло знаменитое постановление ЦК «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором «Серапионовы братья» (и их теоретик Лунц) были объявлены позорной страницей советской литературы. За давностью лет (1946) это постановление как бы не существовало, и тем не менее его зловещий фантом действовал — и действует до сих пор.

Вот почему я вопреки увлечению Подольского не верил в нашу удачу. А между тем его увлечение зашло далеко: к пятидесятилетию Октября он надеялся всех «здравствующих “серапионов” объединить вокруг светлой памяти Лунца». «Разорванная нить дружбы и братства, так чудесно проявившаяся… в годы незабвенной и вдохновенной молодости, а затем прерванная вмешательством грубой силы, вновь связалась», — писал он в своем дневнике. Разумеется, он и не подозревал, как бесконечно далеки были мы друг от друга.

Наши отношения с Фединым были почти разорваны после его выступления по поводу «Литературной Москвы». С Тихоновым мы только вежливо раскланивались на переделкинских улицах, и не было случая, когда бы он остановил меня и спросил хотя бы о здоровье. С В.Шкловским я в ту пору почти не встречался. Оставался один друг — Е.Полонская. Хотя мы встречались очень редко — она жила в Ленинграде, — но регулярно переписывались и любили друг друга. Но именно она-то и не была привлечена к делу.

Тем не менее вопреки холодным отношениям, вопреки событиям, разыгравшимся на Четвертом съезде и резко обострившим положение в литературе, работа комиссии началась и продолжалась. Подольскому удалось путем опроса составить первый протокол заседания комиссии, в котором был утвержден план работы. Согласно этому плану он собирал произведения Лунца в Москве, в Ленинграде, Париже, Лондоне, где жила младшая сестра Льва — Евгения Натановна Гернштейн. Он получил согласие написать воспоминания от К.И.Чуковского, от М.Шагинян, от В.Познера, Л.Б.Харитон. Он собирал письма Лунца и письма к нему. Сам того не подозревая, он заложил основу большого (800 единиц хранения) фонда, оказав бесценную услугу истории русской литературы. Но до этого было еще далеко. А пока он действовал неутомимо, опираясь не только на стародавние связи, на воспоминания о молодости будущих участников книги, на чувство чудовищной несправедливости по отношению к безвременно погибшему другу. Как это ни странно, Секретариат принял постановление, стало быть, хоть и под нажимом, надо его исполнять. Я добился финансовой поддержки работы комиссии: Подольский получил командировочные для поездки в Ленинград, на деньги Союза был заказан перевод диссертации Гари Керна (с английского) «О Льве Лунце и “Серапионовых братьях”» — я убедил консультанта, что участникам сборника необходимо ознакомиться с этой работой.

Впереди было самое трудное: издательство «Советский писатель» и его бессменные руководители — Н.Лесючевский и В.Карпова. План сборника составил Слонимский, и это был превосходный план. Он даже вставил в сборник, кроме художественных и критических произведений Лунца, его знаменитую публицистику — статьи «Почему мы “Серапионовы братья”», «Об идеологии и публицистике» и «На Запад!».

Надо было собрать комиссию, чтобы утвердить этот проект или внести в него исправления. Подольскому и это удалось, хотя «разорванная нить», разумеется, не соединилась. Об этом стоит рассказать более подробно.

Слонимский не приехал — был болен или отговаривался болезнью. Шкловский хотел, чтобы комиссия собралась у Тихонова, Тихонов отказался, и решено было собраться у меня, а потом пойти к Федину за благословением.