Эпилог

«…новатор — в какую бы эпоху он ни жил — всегда в чем-то опережает восприятие своих современников и не всегда бывает сразу понят. Там, где вкус одного человека становится непререкаемым, неизбежны нивелировка и грубое вмешательство в творческий процесс, вредная опека, травмирующая талант, но вполне устраивающая ремесленников. В этих условиях быть непонятным значило быть осужденным. Там, где истиной бесконтрольно владеет один человек, художникам отводится скромная роль иллюстраторов и одописцев. Нельзя смотреть вперед, склонив голову» (Литературная Москва. Сборник второй. С. 781).

Констатируя общеизвестный факт, что административный стиль руководства искусством привел к нищете драматургии, Крон пишет:

«Три основные причины, тесно связанные между собой и являющиеся прямым следствием культа личности, породили этот застой: игнорирование объективно существующих законов художественного творчества, гипертрофия редактуры, создание бюрократической иерархии в искусстве» (там же, с. 782).

Крон пишет о том, что стремление к «ограниченному количеству образцовых произведений» привело к тому, что «двухсотмиллионная страна, создавшая свое великолепное, самобытное киноискусство, одно время производила меньше фильмов, чем Польша или Бельгия». Он пишет о вторжении толпы невежественных редакторов, рецензентов, критиков, членов разных комитетов и инстанций, диктующих свою волю автору Он пишет о том, как мало пользы и много вреда принесли Сталинские премии: «…изобилие чинов и регалий не увеличивает количество талантов. Дипломы подобны казначейским знакам — когда за ними нет достаточного золотого обеспечения, они падают в цене» (там же, с. 784–785). Он пишет о иерархии — кто не знает, какую могущественную роль играет она в нашей литературной жизни? В конце своих заметок, представляющих собой произнесенный спокойным голосом приговор карьеристам, подхалимам и просто дуракам, которые десятилетиями уничтожают наше искусство, Крон подводит итоги:

«Для того чтобы прийти к новому подъему, необходимо прежде всего честно и бесстрашно оценить понесенный ущерб и подсчитать свои потери. Без этого нельзя восстановить ни истины, ни справедливости. Существует точка зрения, что незачем ворошить прошлое. Было-де много плохого, теперь все идет к лучшему, а поэтому — кто старое помянет, тому глаз вон. Но что же делать — искусство не преферанс, где можно перечеркнуть старую запись и начать игру сызнова… искусство театра не может нормально развиваться, пока не будет покончено с фальсификацией истории советского театра, с мифами и дутыми авторитетами, пока не будут реабилитированы несправедливо опороченные люди и произведения. В частности, надо открыто сказать, что никакой антипатриотической группы театральных критиков не существовало в природе. Порознь “участники группы” давно реабилитированы, коммунисты восстановлены в партии, но миф еще живет» (там же, с. 788)^[57].

Но не статья Крона, вопреки своей меткости и исчерпанности, послужила запалом для вскоре начавшейся атаки против «Литературной Москвы». Ее сила заключалась в констатации общих явлений — против их очевидности нелегко было возразить.

Во втором сборнике были опубликованы превосходные рассказы, которые едва ли могли появиться в других изданиях. Среди них нельзя не отметить «Свет в окне» Ю.Нагибина — единственный в нашей литературе рассказ о том, что нами, в сущности, управляют фантомы, невидимые и неслышимые, вопреки тому, что их ежечасно прославляют по радио и в прессе, показывают на голубых и прочих экранах.

Основной удар пришелся на рассказ А.Яшина «Рычаги», в котором с еще небывалой силой общее и даже всеобщее явление было показано в конкретном, художественном воплощении.

Мне было поручено отредактировать этот рассказ, я вызвал Александра Яковлевича и указал ему на два-три неловких выражения. Он исправил их.

— И это все?

— Да, — ответил я.

Он усмехнулся, помолчал, а потом, когда мы уже простились, вдруг сказал:

— Интересно.

— Что интересно?

— Да вот… Два года тому назад я послал этот рассказ в «Новый мир». Кривицкий[58] вызвал меня и сказал: «Ты, — говорит, — возьми его и либо сожги, либо положи в письменный стол, запри на замок, а ключ спрячь куда-нибудь подальше». Я спрашиваю: «Почему?», а он отвечает: «Потому что тебе иначе 25 лет обеспечены».