Что говоришь ты? Так вот что значит, Котил, быть милым?
Замысловатая вещь, Котил, быть милым, скажу![110]
Сирен, сулящих жуткий морякам отдых
И упоительно влекущих всех к смерти,
Не избегал никто, кто слышал их пенье,
Но увернулся, говорят, Улисс хитрый.
Когда бы отпустил его болтун Каний.
Нежных дыхание уст кусающей яблоко девы,
Благоуханный шафран из корикийских садов,
Чем виноградник седой, едва распустившийся, пахнет,
Запах от свежей травы, что ощипала овца,
Дым от огня, если в нем ладан восточный горит,
Дух, что идет от земли, орошенной дождиком летним,
И от венка на кудрях смоченных нардом волос —
Все в поцелуях твоих, Диадумен, мальчик жестокий.
Равным фаросскому злу преступленьем запятнан Антоний,
Обе священных главы оба отсекли меча.
Той головою ты, Рим, в увенчанных лавром триумфах
Славен был; этою ты горд был, когда говорил.
По приказанью — Потин, этот же действовал сам.[111]
Никуда вы не годны, разгильдяи,
Вы ленивей Ватерна и Расина,
Где, по заводям тихим проплывая,
По команде вы медленно гребете.
Наступила жара, и знойный полдень
Отпрягает уже коней усталых;
Вы ж, качаясь на мягких волнах, праздно
Забавляетесь в лодке безопасной.
Лишь до сих пор для тебя, матрона, написана книжка.
«Ну а кому же, скажи, дальше писал ты?» — «Себе».
Здесь я про стадий пишу, про гимнасий, про термы. Уйди же!
Я раздеваюсь: нагих видеть мужчин берегись.
И что угодно сболтнуть может она, захмелев.
И не намеком уже, но открыто она называет
То, что приемлет, гордясь, в месяц Венера шестой;
Что посредине своих огородов староста ставит,
Если я знаю тебя, ты длинную, скучную книжку
Бросить хотела. Теперь — жадно прочтешь ее всю.
Что эпиграммы свои языком целомудренным пишешь
И что в стихах у тебя сальностей нет никаких,
Я восхищаюсь, хвалю: непорочней тебя не найдется,
А у меня ни листа без непристойностей нет.
Или старик, все еще мучимый страстью, прочтут.
Что ж до почтенных твоих и невинных, Косконий, творений —
Мальчикам надо читать или девчонкам одним.
Прежний Авфидии муж, Сцевин, любовником стал ты,
Твой же соперник теперь сделался мужем ее.
Чем же чужая жена для тебя своей собственной лучше?
Иль ты не можешь любить, если опасности нет?
Мальчику если невмочь и тебе невтерпеж тоже, Невол,
Я не гадатель, но тут знаю, что сделаешь ты.
Хочешь со мною ты спать, Савфея, но мыться не хочешь.
Подозреваю, что тут что-то неладное есть.
Иль у тебя, может быть, отвислые, дряблые груди,
Иль ты боишься открыть голый в морщинах живот,
Или же там у тебя что-нибудь слишком торчит…
Это, однако, все вздор: ты, наверно, прекрасна нагая;
Худший порок у тебя: дура набитая ты.
С возмужалыми, Галл, ты спишь юнцами,
Но их крепости нет в тебе нимало.
Знаешь, в чем я тебя подозреваю?
Я готов бы тебя считать девчонкой,
Мазью ты бреешь лицо, а лысину — пастою смольной,
Гаргилиан. Почему ж страшен цирюльник тебе?
Как же с ногтями-то быть? Ведь ты, конечно, не можешь
Глиной венетскою их или смолою остричь.
Женским лишь чреслам идет способ твой, Гаргилиан.
Ты уж давно перестал, Луперк, на девчонок бросаться,
Что же ты, безумец, скажи, хочешь взбодриться опять?
Не помогают тебе ни эрука, ни лука головки,
Ни возбуждающий страсть чабер тебе ни к чему.
К жизни, однако, и так вызвать Венеру не смог.
Кто ж удивится, Луперк, кто же может тому не поверить,
Что неспособное встать дорого встало тебе?
Ты до старушек охоч, а молоденьких, Басс, презираешь,
И не к прекрасным тебя, а к худосочным влечет.
Видно, с ума ты сошел, и твоя безголова головка,
Если с Гекубой идет, а с Андромахой никак!
Ни барабульки тебе, ни дрозды не нравятся, Бетик,
И не по вкусу совсем заяц тебе и кабан,
До пирогов не охоч и коврижек нисколько не ценишь,
Фазис и Ливия птиц не посылают тебе.
Вместе с сомнительной ты постною жрешь ветчиной;
Любишь камсу и отбросы тунцов с беловатою кожей,
Пьешь смоляное вино и презираешь фалерн.
Скрытый какой-то порок в животе твоем, видно, таится:
Ты на ходу корабля, Павлин, уже помочился.
Хочешь мочиться опять? Не потони ты, смотри.
Что ни начнет, ничего до конца не доводит Серторий.
Думаю, что и в любви то же случается с ним.
Ни на кого не ворчишь, никого не злословишь, Апиций,
Ну, а молва говорит, будто язык твой поган.
Бетик Галл, почему так лезешь ты в женскую пропасть?
Твой приноровлен язык чресла лизать у мужчин.
Уд твой зачем у тебя черепком обрезан самосским,
Ежели милы тебе женские так передки?
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги