Эоловы арфы

Маркс опять вгляделся в толпу. Его внимание привлек сутулый широкоплечий детина с длинными, болтающимися вдоль тела руками, с пальцами, унизанными драгоценными перстнями.

— Каков орангутанг! — толкнул он локтем друга. — Наверняка один из сильных мира сего. Ну что он сможет сказать в свое оправдание, если завтра действительно придет судный день и если с него спросят хотя бы только за нынешние дела его в мире?

— Хотя бы только за кровь, что льется сейчас в Индии, в Китае, в Персии, — сказал Энгельс.

Вдруг, не сговариваясь, они встали и пошли, но не налево, вместе с людским потоком, а направо — навстречу потоку. В толпе произошло недоуменное движение. Одни от неожиданности на несколько мгновений стали на месте; другие прижались к борту; кто-то возмущенно проговорил: "Господа! Куда вы? Надо же как все…" Кто-то засмеялся: "Да никак, пьяные!.." А они не спеша и спокойно шли, взрезая встречный поток. За их спиной шушукались, возмущались, покрикивали. А они молчали. Так они прошли почти половину палубы, до самого носа корабля. Тут Маркс опять повторил:

— Odi profanum vulgus et arceo.

Впереди показался остров Джерси.

Найти в Сент-Хельере площадь Эдварда не составило никакого труда, ибо это была единственная площадь крошечной столицы острова. А вот и дом под номером три. Ничего, вполне сойдет… Энгельс энергично постучал в дверь. Послышались неторопливые шаги, и дверь открылась. На пороге стояла толстая пожилая женщина с добрыми внимательными глазами.

— Что вам угодно, господа? — спросила она по-французски.

На Джерси очень многие, даже, пожалуй, большинство, говорили на французском. Это радовало Маркса, так как его разговорный английский язык был еще таков, что он за него порой стеснялся.

— Я купец из Манчестера, — сказал Энгельс. — Мне рекомендовали вас как хозяйку гостеприимного дома…

— Вы хотите у меня пожить? — сразу оживилась женщина. — Проходите, господа, проходите. Вас двое?

— Я приехал приблизительно на месяц, — ответил Энгельс. — А мой друг, к сожалению, пробудет здесь лишь дня три-четыре. Эти дни мы, конечно, проживем вместе и никаких дополнительных хлопот вам не причиним.

— Ах, какие там хлопоты, сударь, я очень рада. Посмотрите, что я вам могу предложить.

Она провела гостей внутрь и показала три небольшие, но очень уютные, светлые и чистые комнаты.

— Здесь, я думаю, у вас будет гостиная, — тараторила хозяйка, отворяя дверь в первую комнату. — Ведь вы приехали для того, чтобы отдохнуть, не так ли?

— Да, и немного поработать за письменным столом.

— О, лучшего уголка для этого вы не сыскали бы во всей Британской империи. Остров Джерси — это сто семнадцать квадратных километров земного рая. Какие тут поля, луга! А малины в лесу — пропасть… О пляже Кавель вы, конечно, слышали?

— Да нет, признаться, — улыбнулся Энгельс.

— Вы не знаете, что такое пляж Кавель в Лансоне? — Хозяйка уставила руки в бока, словно изготовившись к драке за честь родного острова. — Вы, очевидно, думаете, что Джерси — это только породистые коровы, молодой картофель да помидоры для Лондона, ну и, конечно, шерсть. А о замке Принс Тауэр вам известно?

— Слышали, — опять улыбнулся Энгельс.

— Ах, судари вы мои, об этом не слышать, это видеть надо! Пойдемте…

Она провела гостей во вторую комнату.

— Здесь будет ваш кабинет, — торопливо сказала она, ее сейчас волновало другое. — Посмотрите-ка, судари мои, сюда, — она указала рукой на стену.

На стене висела небольшая акварель, изображавшая средневековый замок. Замок как замок. В Англии таких много.

— Что вы скажете? — не сомневаясь в произведенном впечатлении, воскликнула хозяйка. — Нашему замку восемьсот лет!

— А кто это? — спросил Маркс, обратив внимание на портрет девушки, висевший поодаль от акварели.

Хозяйка вдруг сразу как-то потухла и лишь после долгой паузы ответила:

— Это моя дочь Анна. Она умерла в позапрошлом году.

Все трое молча подошли к портрету поближе.

— Отчего же она, такая молодая, умерла? — тихо спросил Маркс.

— От чахотки, сударь, от проклятой чахотки. Эта болезнь обычно собирает жатву по весне. Вот и Анну мою забрала весной, в апреле, на шестой день…

Энгельс сделал нетерпеливое движение, желая переменить разговор и уйти из этой комнаты, потому что слова, сказанные сейчас хозяйкой, поразили его, и он знал, что еще больше они поразили Маркса: ведь именно шестого апреля в позапрошлом году умер и его любимый сын, восьмилетний Эдгар.

— Если б вы знали, — вздохнула женщина, — как это тяжело — терять детей.

— Да, — сказал Маркс, — тяжело.

— А у вас есть дети? — спросила она.

Марксу не хотелось отвечать, но он все-таки ответил:

— У меня три дочери, а у друга моего, увы, пока детей нет.

— Берегите своих девочек, — печально сказала хозяйка, — хорошенько берегите. Нет ничего ужаснее, чем терять детей.

Воспоминания разволновали ее, она была уже не в силах показывать квартиру дальше.

— Ну а спальню посмотрите сами. — Она горько махнула рукой и удалилась.

Друзья прошли в спальню. Все было хорошо. Вернулись в кабинет, сели в кресла.