Эннеады

5. Спрашивается теперь, свобода и самопроизвольность принадлежит ли только уму, занятому чистым мышлением, или также и душе, притом как тогда, когда она в своей деятельности совпадает с умом, так и тогда, когда она осуществляет ее практически в добродетели? - Что касается этой последней практической деятельности, то и ее пожалуй можно признать свободной, но только не в ее фактическом выполнении, ибо мы не властны над поводами или условиями к выполнению. Что человек волен избирать доброе, прекрасное, и все делать /для достижения его/, - это, конечно, правда, - но как именно мы на это вольны, как все это в наше воле и власти? Ведь, всегда это так, как например, в наше воле быть храбрыми во время войны. Конечно это в нашей воле, но когда войны нет, разве эта наша воля проявится фактическими действиями, имеющими характер храбрости? Подобным образом и все другие фактические проявления добродетели зависят от таких, или иных обстоятельств, поводов, заставляющих поступать так или иначе, если бы добродетель обладала способностью решать, что для нее лучше, лучше ли, чтобы были войны и она могла бы показать себя как храбрость, лучше ли, чтобы были преступления, правонарушения и она могла бы установить справедливые законы и правомерный порядок, лучше ли, чтобы была бедность и она могла бы проявить себя, как щедрость, или же для нее лучше оставаться в покое, так как все вокруг нее находится в добром порядке, разве не предпочла бы она оставаться в покое от всех сих и подобных дел, зная, что в услугах ее никто не нуждается, подобно такому врачу, как Гиппократ, который больше всего желал, чтобы в его искусстве никто не нуждался?! А если так, если добродетель, проявляясь фактически всегда вынуждается /обстоятельствами/ к таким или иным действиям, то как может принадлежать ей свобода во всей чистоте и полноте? Не ясно ли, что все такого рода действия вынуждаются необходимостью, и что свобода тут принадлежит только желанию воли и решению ума, предваряющим эти действия? Коль скоро же мы нашли, что свобода имеет место только в момент, предшествующий совершению действия, то вместе с тем должны признать, что свобода и самопроизвольность добродетели лежит вне ее праксиса. А что сказать о той добродетели, которая простирается на внушенное состояние и расположение /самого субъекта/ и которая состоит в умерении и упорядочении страстей и желаний, от которых душа бывает в ненормальном состоянии? В каком смысле говорится, что тут от нас зависит быть хорошим, и что добродетель ничему неподвластна? Конечно, - в том смысле, что тут все зависит от наше воли, от нашего хотения и решения и что освобождая ее от того рабства /страстям/, в котором она пред тем находилась. А если так, если и тут добродетель является, как своего рода ум или как такое расположение души, в котором она как бы интеллектуируется - превращается в ум, то опять выходит, что свобода имеет место не в самом праксисе /добродетели/ а в уме, который не участвует в праксисе.