Эннеады

33. Поэтому, когда речь идет от этой /абсолютной/ красоте, следует отрешиться мыслью от всякой определенной формы и не воображать себя перед глазами никакой такой формы, а иначе легко ниспасть из области этой красоты в область вещей, называемых прекрасными лишь по некоторому неполному в ней участию, потому что сама она есть идея свободная от формы, если только можно принимать ее за идею; достигнуть ее /мысль/ можно не иначе, как простерши абстракцию на всякую форму и всю совокупность форм. И мы обыкновенно в понятии /общем, родовом/ различаем один элемент от другого /виды рода/ как например, различаем справедливость от умеренности, не смотря на то, что обе они одинаково суть нечто прекрасное /заключаются в родовом понятии прекрасного/. Точно также, должно полагать, и ум /высочайший/ когда мыслит, когда полагает какую-либо сущность, как особенную /не смотря на то,что всем им присуще одно общее - красота/, то она от этого как бы умаляется /как часть, взятая из целого/; а так как каждая другая таким же образом полагается, то то же самое /умаление, раздробление на части, или виды/ должно быть и со всей совокупностью сущностей ноуменального мира, не смотря на то, что все они имеют в то же время одну /общую/ форму /красоты/, так что эта форма оказывается в них многоразличной /в каждой из них иной/. Вот почему мысль, достигши даже этого пункта /ума и ноуменального мира/, все еще не удовлетворяется и хочет знать, каково же то начало, которое стоит еще выше того мира полного красоты и разнообразия, то начало, в котором не может быть никакого многоразличия, и которого жаждет душа сама не умея сказать, отчего и к чему у нее эта жажда. Только уже разум догадывается и говорит, что это начало есть абсолютно-сущее, и что природа его между прочим и потому есть самая совершенная и самая вожделенная /для души/, что не имеет совсем никакой формы. Вот почему, как бы ни был прекрасен образ, являющийся душе, она обыкновенно за ним ищет еще чего-то другого - того, кто произвел или отпечатал этот образ. Кроме того, тот же разум говорит, что все, имеющее форму, как и самая форма, или принявшая форму идея представляет нечто определенное мерой, следовательно нечто ограниченное, не самодовлеющее, а потому нечто не само по себе прекрасное, а таковое лишь с некоторой примесью. Поэтому, если ноумена /как идеи и формы/ вследствие этого только прекрасны, то то начало есть красота абсолютная, верховная как бы сверхъестественная и как такая, конечно не ограничена мерой, а если не ограничена мерой, то /никем и ничем/ не формальна и ни есть ни форма, ни идея. Из этого следует, что начало первичное, или абсолютно первое, не имеет никакой формы, никакого облика и что красота, сияющая в ноуменальном мире, есть отблеск здесь самой природы его, как блага. Некоторым разъяснением и подтверждением этого положения может служить наблюдение над отношениями в человеческой любви, которое говорит, что пока кто-нибудь только глазами видит вне себя чувственный предмет /фигуру, вид наружный/, дотоле обыкновенно не чувствует к нему никакой склонности, никакой любви, которая возникает лишь после того, как отвлеченный от телесного предмета бестелесный образ его задержится в его единой неделимой душе. Конечно, он после этого старается видеть почаще и самый предмет своей любви, чтобы успокоить ее волнение и пыль; но как только догадается, что под наружней формой кроется нечто более свободное от формы /душа/, - тотчас его любовь устремляется сюда с большей силой, потому что его любовь, уже в начале была как бы откликом на сумеречны свет, который теперь направляет и устремляет ее к полному свету. Это потому, что форма в последней инстанции есть как бы след, или отпечаток того начала, которое само не имеет никакой формы и которое производит форму не потому, что сама имеет ее, а потому, что его действие простирается на то, в чем есть какая-либо материя /и что, нуждаясь в форме, должно быть облечено в нее/; материя же, понятно, наиболее отдалена от него именно потому, что она есть нечто само по себе лишенное даже самых низших форм. Итак, если не материя составляет собственный предмет нашего желания и нашей любви, а отпечатлевающаяся в ней форма, сама материя получает форму от души, которая представляет собой форму более совершенную и ценную /чем тело/, если далее ум /как форма души/ есть форма еще более совершенная, чем душа, то это значит, что /начало высочайшее, высший предмет желания и любви/ - сама первооснова всякой красоты не имеет никакой формы.