Емельян Пугачев, т.1

Курносый, угреватый половой в белом фартуке притащил пива и посоленных ржаных сухариков. Трактир богатый, обширный, высокие стены оклеены цветистыми шпалерами, столики покрыты опрятными скатертями, много мух, босоногие мальчишки в красных рубахах отгоняют их от посетителей метелками из конского волоса.

За соседним столиком полный, пучеглазый помещик, покуривая трубку, ведет деловую беседу с сенатским чиновником и подьячим о продаже трех крепостных музыкантов и чернобровой девки: «Не девка, а богиня, любую барыню за пояс заткнет». Дальше за пятью сдвинутыми столами шумно пьет «зелено вино» большая компания гвардейцев.

— А ну, ребята, за здоровье его величества Фридриха… Ура! — вызывающе кричит пьяный сержант, подмигивая солдатам.

— Подь к черту! — с хохотом обрывают его гуляки. — За ее величество Екатерину Алексеевну… Ура!

— Чшш… — откуда-то слышится предостерегающее шипенье. И вслед за этим:

— Господа гвардейцы! У нас покедова Петр на троне… Петр Федорыч…

— Ха-ха-ха!.. — без стеснения гогочут гвардейцы. — Ловко сказано: «покедова». Гвардейцы! Выпьем чару за «покедова» Петра Федорыча… Ур-ра! А там, что Бог даст…

Гвардейцы пьют, подмигивают друг другу и гостям. Барышников из-за стойки ухмыляется. Помещик пучит пьяные глаза, попыхивает трубкой и тоже ухмыляется в усы.

— Знамение времени, знамение времени, — с притворным сокрушением вздыхает ненавидящий царя подьячий. И шепчет, озираясь: — Слухи зело мрачные по столице ходят… Прислушайтесь, как гвардия шумит… Не в аванта же император наш. А про арест да про «дуру» слыхали?.. Грехи!

— Грехи, братия, грехи, — подхватывает сухопарый старик-монах с кружкой. — Пожертвуйте на разоренную обитель, рабы Божии.

— Кто разорил-то? — выкрикивает издали сержант. Гвардейцы хохочут.

— Игемон разорил, султан турецкий, — кланяется монах, подставляя кружку; лицо его строго, в умных глазах злые огоньки. — Землю от нас отобрали, мужиков отобрали… И довелось нам, Христа ради, по миру скитаться. Жертвуйте, рабы Божии.

Огородник ткнул мясника в бок: «Слыхал?» А гвардейцы закричали:

— Не голштинский ли султан-то это был?

— Сами знаете кто, детушки. Чего меня, мниха старого, во грех вводите. Царь православный сие учинил. Вот кто, — зашептал старик, прикрывая ладошкой рот. — Бают, попов всех обрить приказал, бают, иконы приказал из церквей повынести… Ох, грехи, грехи тяжкие. Молитесь, братия, Богу, стойте за веру православную… С нами Бог…

— А чего ж государыня-то смотрит, Екатерина-то Алексеевна? — громко говорит, подымаясь, купеческой складки бородатый дядя, на румяных щеках улыбчивые ямочки. — Пошто матушка-царица окорот супругу своему не делает? Пошто на лютеранство веру нашу православную рушить дозволяет?

— Да здравствует государыня Екатерина! — орут гвардейские солдаты.

— Да здравствует Екатерина! — подхватывает весь трактир.

Барышников резко стучит ножом в медный поднос: «Тихо, тихо, тихо!» — выскакивает из-за стойки, испуганно взывает:

— Господа посетители!.. Нельзя шуметь… Хоша с полицией мы в мире и полиции здесь духу нет (все весело с благодарностью смеются), одначе упреждаю, дорогие гости, чтобы душевредных опасных слов у меня ни-ни… Отец Паисий, ступай с Богом, иди, иди, откуль пришел, — и вразвалку продвигается меж столами к мяснику.

Час поздний. Белая ночь затмилась. В трактире посерело. Мальчишки зажигают свечи. На улице гармошка, песни, визг.

— А-а, Барышников, садись, дружок! — восклицает мясник Хряпов и шепчет: — Вот, брат, какой шум у тебя. Да и по другим кабакам не мене. Ну, не ко двору царь и не ко двору, как черная корова…

— Тш-ш-ш… — грозит Барышников. — Молчок, старичок, старушка денежку даст, — и хочет идти дальше.

— Слышь-ка, Барышников, — схватил его за руку мясник. — Врут ли, нет ли, быдто ты семь бочонков золота себе с войны привез?

— Брось, брось… Как тебе охота такие враки слушать, — и кричит по-злому: — Иди, иди, отец Паисий, не проедайся тут!

Паисий в дверь, а из двери, с улицы, звеня шпорами, быстро входят два великана в преображенских времен Петра I офицерских мундирах, лица скрыты черными масками, кружева приспущены до бритых подбородков, в прорезы сверкают веселые глаза. Враз все смолкло.

— Помогай Бог гулять, жители! — громко произносит один из великанов. По трактиру гул ответных приветствий и путаный шепот:

— Кто такие, кто такие?

— Целовальник! — басисто кричит второй великан. — На каждый стол по две кварты пива за наш счет.

Загремела посуда. Ввалился с улиц хор плясунов и песенников — гвардейцы и артиллеристы, все вполпьяна.

— Гвардия, песню! Целовальник! Двери на запор… Пляши, ребята! — командуют великаны, прихлопывая в ладоши, выбрякивая шпорами.

Два десятка только что вошедших красавцев-богатырей, наскоро хватив по чарке и подбоченившись, дружно грянули отборными голосами залихватскую:

При долинушке калинушка стоит,
На калине соловей-птица сидит,
Горьку ягодку калинушку клюет,
Он малиною закусывает.