Емельян Пугачев, т.1

— Да Денис Караваев с Кунишниковым, вот кто, — с раздражением ответил рыжебородый Андрей Кожевников. — Доведется ехать укрыть его, батюшку, а то у старшинской стороны ноздри широки, как у верблюда ухо, живо пронюхают… Не возьмешься ли ты за это дело, Чика? Государя поберечь?!

— Отчего не взяться, я возьмусь, поеду, — не задумываясь, ответил тот. — А куда же укрою его?

— А уж это не твоя печаль, — сказал Андрей Кожевников, поплевывая арбузными семечками. — Вези прямо ко мне на хутор, там Михайло да Степка, братья мои. Там есть, где укрыться. Стало, едешь?

Чика охотно согласился и на это предложение Кожевникова, утаив от него, что дал слово также и Мясникову ехать к «батюшке». Казаки, завидя патруль, похватали недоеденные арбузы и быстро разошлись.

В это время к бельмастому бородачу Денису Караваеву постучался в калитку высокий, сутулый, с надвое расчесанной темно-русой бородой Максим Шигаев. Ему открыла белобрысенькая девчоночка в красном платке. Караваев, от которого начались все слухи о «батюшке», сидел у печки, рылся в огромном сундуке, окованном железом. Ему помогала жена его, румяная и круглая. На полу навалены цветные тряпки, бабьи наряды.

— Здоров будь, Денис… Здорово, Варвара, — поприветствовал Шигаев. — Чего это вы тут ярмарку развели?..

— Да вот… по хозяйству… Девчонке ленту ищем подходявую, — запнулся хозяин.

Варвара неприязненно покосилась на гостя и вышла.

Умный Шигаев сразу сметил опасливое настроение хозяев. Усаживаясь на скамью, спросил:

— А правда ли, Денис, сказывают, в Таловом умете царя ты видел?

Караваев взглянул в серые, острые глаза гостя — и от-рекся:

— Ничего не знаю я… Это народ плетет… Глупость какая!

Казаки войсковой стороны относились к Максиму Григорьевичу Шигаеву с подозрением: 13 января прошлого года он принимал большое участие в кровавом деле против старшин и генерала Траубенберга, но почему-то был помилован и не понес никакого наказания. Хотя официально всякому было ведомо, что Шигаев прощен за спасение капитана Дурново от смерти, однако подозрительные казаки плохо этому верили и меж собой толковали: «Наверняка из войсковой в старшинскую сторону Максим Шигаев по тайности переметнулся».

Видя такое к себе недоверие хозяина, Шигаев помрачнел, еще больше ссутулился и, глядя в пол, сказал:

— Понапрасну вы, братцы, сторонитесь меня. Я завсегда за народ. Не я ли первый с тремя стариками да с иконами на Траубенберга шел, а вы все бочком-бочком да возле стенок? Добро, что от картечи меня Бог избавил, мимо просвистала… Эй вы, нелюди, обижаете меня зазря. Что ж вам, сердце свое, что ли, вынуть: на, смотри!.. — Он говорил быстро, заикаясь, затем встал, мазнул рукой по надвое расчесанной темно-русой бороде и зашагал к выходу. — Прощай!

— Постой, Максим Григорьич, — остановил его пристыженный Караваев. — Не потаю от тебя: доподлинно видел человека, кой называет себя Петром Федорычем. С Сергеем Кунишниковым оба-два — мы были у него третьеводнись. Царь приказал чрез три дня прибыть к нему. Поедем-ка со мной, голубь… раз ты не супротив народа… Ты человек головастый и в Питере бывывал, вот и посмотришь государя, перемолвишься с ним.

— Давай, поедем… — с готовностью согласился Шигаев, серые, острые глаза его подобрели.

— А мы вот с бабой, уж не потаю от тебя, тряпочек цветных государю-то выискиваем на хорунки[75] да позументу… Он наказывал. Стало, завтра двинемся?

— Ладно. Уж раз сказал, вилять не стану.

Меж тем Зарубин-Чика еще с вечера стал собираться в путь со своим дружком Мясниковым. Жена Чики, узнав, стала бранить его:

— Забулдыжник!.. Этакое дело затеваешь… Да тебе ли нос совать? Мало тебя дерут да в каталаге морят за буйство за твое?

— Замолчь! — заорал Чика и, предупреждая жену, чтоб она о «батюшке» никому и пикнуть не могла, оттрепал ее за косы.

В избе Мясникова тоже происходила свара. Молодой краснощекий Мясников боялся жены, как заяц волка. Жена у него суровая, черноглазая и сильная, любила погулять и выпить. Когда Мясников робко заикнулся, что завтра собирается с Чикой депутатом к государю, Лукерья сразу оглушила его страшным криком, сорвала с полки вожжи, чтоб дать мужу лупку. Мясников было схватился за саблю, но, опамятовавшись, бросился спасаться в огород. Лукерья настигла его, свалила меж гряд и потрепала. Тихий Мясников побожился Лукерье, что не поедет гонцом к «батюшке». И примиренье состоялось.

Утром за Тимофеем Мясниковым заехал громкоголосый, никогда не унывающий Зарубин-Чика. Лукерьи дома не было, ушла к обедне в церковь.

— Уж, полно, ехать ли нам, — стал мяться Мясников, вспомнив вчерашнюю перетырку с бабой. — И без нас найдутся… Да и пошто ехать-то? Как бы худа какого не было…

— Ну и дурак ты, Тимоха… Вот баба! Ведь вчерась ты сам меня звал. Сбирайся живо, толсторожий черт! — дружески заругался горячий Чика. — Вроде как гулебщиками будем, я и ружьишко прихватил.