Емельян Пугачев. Кн. 3

— Здорово, дяденьки! — Девочка тоже стала среди дороги и воззрилась на всадников. Она — щупленький заморыш, ноги в потрёпанных лапотках и руки худы, личико бледное, вытянутое, тёмно-русые волосы растрепались, сзади косичка. Глаза большие, серые, они оживляют лицо, делают его привлекательным. В разговоре она сдвигает брови, тогда над переносицей появляется какая-то не по возрасту страдальческая складка, и детское личико приобретает выражение большой заботы.

— Куда ты летишь, пчёлка? — спросил Пугачёв.

— До царя лечу, — охотно и доверчиво ответил ребёнок. — Только не ведаю, в коей стороне царь-то живёт. Велели мне до царя идти, правды-матки искать… А вы кто такие, дяденьки?

— Вот я — царь. А со мной атаманы да полковники…

— Нет, уж ты, дяденька, не загибай… Врачек-то я слыхала на своём веку много…

— Ой, да век же твой долог… Ха-хи… — засмеялись атаманы.

— А пошто же ты за царя-то не хочешь меня признать? — улыбаясь, сказал Пугачёв и подбоченился; он был в простой казацкой сряде, без ленты, без звезды.

— Да нешто цари такие? — проговорила девочка. — На царях злат венец и одёжина из бархату… Ведь, поди, я знаю сказы-то… И про Бову-королевича знаю. Вот подай грошик, либо хлебца кусок, и тебе сказку расскажу. Дяденьки, миленькие, где же мне царя-то искать? — и девочка, крестообразно сложив на груди тонкие руки, низко поклонилась всадникам.

— Царь перед тобой, — сказал Овчинников и кивнул головой на Пугачёва. — Вот он — царь.

— О-о-о, — протянула девочка и, вложив в рот палец, недоверчиво уставилась в лицо ласково улыбавшегося всадника с чёрной бородой, на его рослого выхоленного коня в дорогой упряжке.

— Как звать тебя?

— Акулькой звать, — ответила девочка Пугачёву. — Я сирота. Добрые люди сказали мне: иди в куски. А я спрашиваю: куда же? А они мне: иди хошь куда, везде доля худа, — проговорив так, она замигала, потупилась, из глаз её закапали слёзы.

Атаманы переглянулись, вздохнули, закрутили головами. Пугачёв, обратясь к ним, тихо спросил:

— Возьмём?

— Возьмём, — ответили они.

И сразу всем стало легко. Будто услышали, как небо сказало им: — «спасибо», и лес сказал: «спасибо», и воздух сказал: «спасибо вам». И натруженные сердца их обмякли.

Тут вывернулись из-за леса четверо встречных всадников и, взвевая на дороге пыль, подкатили к Пугачёву. Это Ермилка со значком в руке, два рядовых казака и сотник Дегтярёв. Они на сутки опередили батюшку, ехали, не смыкая глаз, всю прошлую ночь, в попутных селениях Дегтярёв вычитывал народу государев манифест, приглашая крестьян гуртоваться возле села Заозёрья, куда самолично должен прибыть батюшка.

— Царь-государь, — сдёрнув шапку, выкрикнул Ермилка, и все приехавшие с ним тихо обнажили головы, а девчоночка, теперь уверившись, что действительно перед нею государь, воззрилась на него, как на икону.

— Место для тебя, ваше величество, выбрали у села Заозёрья, палатки разбиты, народишко скопляется. Отсель верстов десяток…

— Знатно, — похвалил Ермилку Пугачёв и, переговорив с Дегтярёвым, сказал: — А ну, казаки, посадите-ка сироту позади меня. Мы её в стан берём. В согласьи, девочка Акулечка?

— В согласьи, светлый царь, в согласьи! — пропищала девочка и, подхваченная Ермилкой, закрасовалась позади батюшки.

— Держись крепче, а то ляпнешься, — сказал ей Пугачёв.

— Ну, ляпнусь… Я-то не ляпнусь, я цепкая… Сам-то не ляпнись, мотри, — запищала девочка. — А ты ляпнешься, тады и я ляпнусь.

И вот все тронулись в путь тихой трусцой — кони уморились. Девочка достала из своей торбы кусок завалящей лепёшки, сдунула сор с неё, принялась есть. Улыбка не сходила с лица её. Ермилка подал ей кусок свиного сала с хлебом. Она съела. Овчинников дал две большие ватрушки с творогом. Она обе съела. Дегтярёв протянул девочке с десяток тонких овсяных блинов, свёрнутых в трубку, и два печёных яичка. Акулечка с удовольствием съела и блинки с яичками. Стала весёленькой. Вытрясла на дорогу из своей торбы крошки и кусочки:

— Это птичкам да собачкам. Пущай едят да богу за нас молятся, — сказала она, оправила волосы и звонким голосом принялась рассказывать:

— Дедушка мой недавно похарчился, умер, сердешный… Схоронили добрые люди. А тятю в Сибирь барин угнал, а маменька занемогла да и умерла от горя. Я как есть одна осталась. А промеж народу-то волновашка зачалась, царя народ-то ждёт, помещикам грозит.

— Да ты откудов? — спросил Овчинников, ехавший трусцой рядом с Пугачёвым.

— А я, дяденька, тамбовская, села Лютикова, мы барина секунд-майора в отставке Кулькова-Перетыкина крепостные. Вот я кто. Только вы, дяденьки, не подумайте, что я обжора… Я не объем вас… Это я с голодухи ноднапёрлась-то. А так я шибко мало ем, не бойтесь…

Всадники засмеялись. Пугачёв сказал:

— У меня армия-то двадцать тысяч, и всяк сыт… А уж тебя-то, цыплёнка, как не то прокормим…

— Ой, спасибо, царь-государь!.. Я кашки лизну ложки две, мне и будет… Ну, хлебца еще корочку… А уж я отработаю, я, мотри, управная: и бельишко постирать, и латки положить, и чулки заштопать, нужда-то всему научит. Опять же сказки умею, песни.

— О, ишь ты!.. Ну, как же ты жила-то, расскажи?