Емельян Пугачев. Кн. 3

В ту пору в деревнях и по базарам почти в открытую болтали о новоявленном царе Петре Фёдоровиче, покорившем всю Сибирь и пол-России. Пресекая крамолу, воевода озверел. Он хватал в деревнях и в городишке через своих сподручных правого и виноватого, нещадно драл, отдавал в солдаты, гноил в тюрьме, даже были случаи — с согласия помещиков-владельцев — ссылал мужиков на каторгу. Но, невзирая на его жестокость, мужики осмелели окончательно, слухи о великой смуте множились, и росла, росла к злодею-воеводе ненависть.

Против дома Твердозадова — густая толпа крестьян с кошелями, корзинами, баклажками молока.

— Эй, Абросим Силыч!.. Покажись! — взывали нетерпеливые. Иные длинными палками стучали в окна, двое мальчишек залезли на забор. Будочники с алебардами убеждали толпу не гуртоваться, а каждому идти своей дорогой. Толпа потешалась над ними, вызывая на скандал.

Вдруг распахнулось в верхнем этаже окно, раздвинулись кисейные занавески, показался хмурый лик с горящими глазами, зарыжела огненная борода.

О-о-о! — радостно заорали мужики и бабы, они сразу забыли все бывшие от купца прижимки: ведь канатный фабрикант часто наезжал в деревни, скупал лён, коноплю, овёс.

— Здоров будь, Абросим Силыч! Что, брат, сидишь и ты? А и гораздо же тебя пообидел воевода…

— Сижу, отцы, сижу! — кричал Твердозадов и кланялся.

И те, кто поближе к дому, видели: глаза здоровенного лохматого купца наполнились слезами.

— Вот как изгаляются… Несмотря, что богач, — сожалительно вырывалось из толпы. — А с нашим-то братом что вытворяют, с мужиком-то. Ой, ты!

— Абросим Силыч, эй! Довольно ль у тя жратвы-то? — вопрошали сердобольные из толпы. — А то спускай сюда верёвочку, мы те молочка навяжем, да хлебушка, да сметанки.

— Спаси бог, хрещёные, в довольстве сижу, сыт! Токмо за бесчестье тоска долит. Обида, братцы!

— А вот погоди чуток, — утешающе неслись выкрики, — вот ужо-ужо царь батюшка Пётр фёдорыч придёт, рассудит! Он, батюшка, торговых людей, сказывают, не трожит. Он, батюшка, токмо воевод, да бар, да начальников превеликих вешает!..

3

Так ещё протянулась скучнейшая неделя. Всем до смерти надоела эта канитель. А больше всего надоело торчать дома гульливому дворнику Ивашке. У него, может, зазноба в городе, может, кабатчикова жена Дарьица души в нём не чает: она молодая, ядрёная, а ейный муж — старик, от него уж землёю пахнет.

Ивашка парень не дурак — подъехал вечерком к хозяйке.

— Даве молвила ты, Степанида Митревна, солоду да хмелю нет у тебя пивца сварить. Давай слетаю, зады наши в кустарник выходят, никто не учует. А перед утренней зорей вернусь.

Дала ему хозяйка полтину денег. Поставил Ивашка замест себя другого дворника, а как стало чуть-чуть светать, перемахнул через заплот да и был таков.

И заприметь его на рынке в раннюю пору «полицы-мейстер» Арбузов. Ивашка присел в толпе да по-за телегами прочь.

— А-а, молодчик! — вскричал Арбузов. — Вот ты где! Тебя-то, твердозадовского дворника, нам и надо. Хватай его.

Четверо дюжих молодцов схватили Ивашку, привели в воеводский двор, заперли в холодную. Просидел Ивашка весь день, до вечера. При нём в мешке хмель и солод. Сквозь железную решётку сунули хлеба с водой. Вот тебе и Дарьица!

Ивашка горько горевал, воевода радовался: ну, теперь-то уж Твердозадов не отвертится, обязательно придёт выкупать своего холопа и долг по векселям сквитает: так гласит закон!

Меж тем Ивашка стоял у окна, выходящего в зелёное поле, и скучал. Вдруг, уж смеркаться стало, всплыл у окна Федька Петушков. «Сидишь?» — «Сижу». Ивашка всё в подробности сквозь решётку перешептал воеводскому подканцеляристу. Тот сказал: «От государя Петра Фёдорыча манифест получен здесь. Сиди, скоро свободу примешь», — и ушёл.

Вскоре Федька Петушков, трезвый и озлобленный, с кипой бумаг под мышкой стоял у дома Твердозадова.

— От воеводы с бумагами, — сказал он воеводской страже и был впущен в дом.

Засели с купцом и купчихой за стол. Федька Петушков сказал:

— У них закон, а мы против того закона свой закон выдвинем. Дако-сь чернил сюда, напишем промеморию.

Он засучил рукава, выпил чарочку, перекрестился и стал строчить. Под бумагой фабрикант Твердозадов руку приложил. Федька Петушков прочёл промеморию вслух. Степанида Митревна заметила:

— Ах, неправда, неправда! Я нашему Ивашке только полтину дала, а трёхсот рублей золотом не давывала…

— Молчи, молчи, Твердозадиха, — перебил Федька Петушков и выпил ещё чарочку. — Сие место умственно написано. Поверь!..

На следующий день был созван в воеводскую канцелярию весь магистрат. Промемория гласила: «У меня, фабриканта града Ржева, Абросима Твердозадова, во услужении дворником находился при доме крепостной генерала Сабурова Ивашка Постнов…»

Уже эти первые строки заставили воеводу, бургомистра и двух ратманов переглянуться: они сразу поняли, что сваляли дурака, захватив собственность генерала Сабурова, человека весьма строптивого и властного.

«А ныне означенный дворник, коего послала моя жена ещё третьёго дня, дав ему триста рублёв империалами на размен мелочью, неведомо куда скрылся и посейчас с теми деньгами в дом не бывал…»