Емельян Пугачев. Кн. 3

Тут Долгополов смолк, опустил глаза в землю и задумался. Упомянув имя Филарета, он вдруг припомнил своё пребывание в Москве и ночной разговор в часовне со старцем Саввой, протопопом Рогожского кладбища. Даже всплыли в памяти строгие слова протопопа Саввы: «Езжай, чадо Остафие, к всечестному игумену нашему Филарету, а от него и к государю, да толкуй государю-то: мол, евоное голштинское знамя добыто нами в Ранбове чрез великую мзду и отправлено оное царское знамя в армию императора Петра Фёдорыча с некоим ляхом Владиславом… Токмо клянись, чадо Остафий, тайны сей никому не открывать, окромя государя…» — Клянусь! — ответил тогда протопопу Долгополов и, в знак верности, облобызал святой крест с евангелием. Припомнив это, Долгополов глубоко вздохнул. Душевное смятение отражалось в его утомлённых обморщиненных глазах. Один за другим в сознании его возникали праздные вопросы самому себе: зачем он, бросив жену, помчался к Пугачу, почему обманул и господа бога и протопопа Савву, не исполнив своей клятвы и не сказав Пугачёву о голштинском знамени, почему вся нелепая жизнь его проходит в плутнях да обманах и, в довершение всего, зачем он не убоялся надуть даже императрицу и вот торчит здесь с офицерами, обещая им поймать самозванца?.. Господи! Да ему ли, прохиндею, быть ловцом, самого-то его вот-вот схватят… Эх, хоть бы поскорее капиталец тяпнуть да с ним и бежать… хоть к чёрту на кулички!

— А вестно ли вам, господа офицеры, — вдруг поднял он голову, — что у злодея имеется голштинское государево знамя?

— Что? Голштинское знамя?! — удивились офицеры. — Не может тому статься, Остафий Трифоныч, — и оба они с сугубым недоверием воззрились в лицо соседа.

— Мне от его сиятельства Петра Иваныча Панина ведомо, — помедля, сказал Рунич: — все голштинские знамёна — одиннадцать пехотных да два кавалерийских — хранятся в военном комиссариате, в сундуке за орлёными печатями.

— Вот вам и за печатями! Я сам видал…

— Видали? Какого же оно цвета?

— Да как бы вам сказать-с, — замялся, заприщёлкивал пальцем Долгополов, — этакое желтоватенькое… этакое с прозеленью…

— Смотрите-ка, смотрите-ка, — неожиданно встревожился Галахов и приставил к глазу першпективную трубу. — Пыль и шестеро верховых!

Все трое поспешно поднялись, начали водить напряжёнными взорами вдоль заречной стороны; обмелевшая Волга была в этом месте не очень широка, луговая дорога отчётливо виднелась за рекой.

— Глядите, глядите, чёрт побери! — взволнованно бросил Галахов. — Ещё народ.

За шестью проехавшими рысью верховыми двигалась партия всадников, человек с полсотни, а следом за ними — две дюжины строевых конников, по два в ряд. Шагах в сорока позади конников подвигался одинокий всадник на крупном, соловой масти коне, а за ними ещё шесть человек.

— Мать распречестная! — досиня побледнев, прохрипел Долгополов и закатил глаза. — Пугачёв!!. Ей-богу, сам Пугач… Я по соловому коню признаю… Его конь! Гляньте, гляньте… За ним ещё молодцы, он завсегда этак марширует… Ой, схоронитесь, вашескородие, хошь за амбар, — засуетился Долгополов. — А то он, злодей, как сравняется против нас, живо дозрит… У него завсегда при себе зрительная трубка…

— Постой, постой, — шёпотом сказали офицеры, словно испугавшись, как бы их не подслушали за версту опасные проезжие.

— Бегите! — закричал вдруг Долгополов. — Смерть нам всем! Дозвольте, сумочку с казной подсоблю нести…

Притаившись за амбаром и выглядывая из-за угла, все трое наблюдали движение за рекой пугачёвской силы.

Вот новый отряд в двадцать четыре человека с поднятыми пиками, за ним — запряжённая тройкой лошадей богатая коляска, за ней две кибитки тройками, далее опять отряд человек в тридцать, в две шеренги, со значками и знамёнами. Следом пылила добротная рать, по примерному подсчёту — до полутора тысяч человек, разбитых на пять отделений, впереди каждого отделения гарцевали атаманы и полковники. Далее двигались около сотни навьюченных лошадей, ведомых людьми пешими. А сзади, отстав на версту, последняя партия человек в четыреста.

— Да, народу у злодея немало… Не иначе, как близко к двум тысячам, — выходя из укрытия, проговорил Галахов.

А Рунич по молодости лет, не посоветовавшись с Галаховым, огорошил Долгополова такими словами:

— А что, Остафий Трифоныч… Ежели, по примечанию вашему, это Пугачёв со своей армией, то, чего лучше, мы вас отсюда и отпустим.

«Хм, отпустим… А денежки?» — подумал Долгополов. Он взглянул на Рунича с ожесточением и в сердцах бросил:

— Ха! Вот как… Видно, вам хочется, чтоб нас всех повесили? Я сам разумею, когда предлежит мне к Пугачу идти…

Разговор оборвался. Все трое снова сидели на бугре, провожали взглядом проезжавшую рать. Солнце ещё стояло довольно высоко. Густая пыль долго клубилась по ожившей дороге, мертвенная степь наполнилась необычным движением. Очевидно, проехавшая армия в питании не нуждалась, иначе фуражиры Пугачёва не преминули бы заглянуть в станицу, где комиссия поджидала коней.