Ельцин

Двести сотрудников обкома были в полном распоряжении Ельцина: давали указания, советы, накладывали взыскания, оказывали услуги. Он прикладывал руку к решению всех политических вопросов, хотя предпочитал держаться подальше от организационной рутины и вмешивался только в исключительных случаях, когда этого требовал протокол или нужно было отчитываться перед руководством. Он был достаточно уверен в себе, чтобы не пренебрегать мнением подчиненных. Придерживаясь процедуры, стандартной в строительстве, по понедельникам с утра Ельцин устраивал планерки, на которых члены бюро обкома могли неформально высказать свои соображения. Формальное заседание проходило по вторникам (обычно раз в две недели). Несколько раз в год члены бюро отчитывались перед сослуживцами в рамках «личной ответственности», а затем высказывался Ельцин. По советской традиции, решающее значение имело слово партийного начальника в устной, а не в письменной форме. Если устное распоряжение Ельцина отличалось от письменного, побеждало устное. В правовых государствах преимущественную силу имеют бумажные документы. В коммунистическом Свердловске главенство неформальных устных приказов и дружеских соглашений отражало слабость закона, атмосферу общего недоверия и подозрительности и вынуждало руководителей всех уровней продираться сквозь чащу часто противоречащих друг другу административных требований.

Ельцин смог без затруднений избавиться от не справлявшегося со своими обязанностями Евгения Коровина, вскоре перебросив его в профсоюзы; Леонид Пономарев оказался на посту декана в московском институте; еще несколько лет ушло на то, чтобы отделаться от Леонида Бобыкина[293]. О подборе секретарей обкома в едких воспоминаниях пишет Виктор Манюхин, аппаратчик, проработавший с Ельциным 15 лет: «Принцип… был однозначен: хорошая школа, знание дела и, главное, преданность первому [секретарю]»[294]. Лучше всего ладили с Ельциным строители Олег Лобов и Юрий Петров: обоим предстояло дослужиться до поста второго секретаря обкома, а Петров, проведя несколько лет в Москве, в 1985 году сменил Бориса Николаевича на должности первого секретаря. Но Ельцину не нужна была пустая лесть, в большинстве кадровых решений он ориентировался на результат. В 1977 году он предложил возглавить облисполком заслуженному директору завода имени Калинина Анатолию Мехренцеву. Ельцин всегда отдавал предпочтение похожим на него самого управленцам-технократам и перспективным молодым кандидатам, которых можно было продвигать — при условии, что они будут играть вторую скрипку. Ельцин уважал Мехренцева, но, когда того стали представлять, перечисляя все его награды и премии, отреагировал раздраженно. На совещании в 1977 или 1978 году Ельцин прервал представлявшего: «Никаких наград не объявлять, никаких героев у нас не должно быть»[295]. В Свердловске существовало и личное соперничество, и конкуренция с Нижним Тагилом, но в целом политическая элита области представляла собой тесно спаянный коллектив. Большинство работников обкома были выпускниками либо УПИ, либо Уральского государственного университета; между ними было принято обращение по имени и отчеству, они ходили друг к другу на дни рождения и на похороны членов семьи. Если возникали разногласия, их разрешал первый секретарь. Когда Манюхин, занимавший пост первого секретаря Свердловского горкома, критически высказался в адрес уроженца Нижнего Тагила Петрова, упрекнув его в предвзятости в пользу родного города, Ельцин принял сторону Манюхина и заставил Петрова быть объективнее[296].

Административные рычаги подкреплялись силой личности. Высокий (1,87 м), рослый (в 1970-х он весил под 100 кг), с внушительным вихром, первый секретарь был живым воплощением власти. Говорил Ельцин лаконично и выразительно, хрипловатым баритоном, немного растягивал слова (это запомнили его одноклассники по Березникам), смягчал гласные и чисто по-уральски, раскатисто произносил букву «р». Дополнительный драматизм его речи придавало умелое использование темпа и пауз. Выслушивая бессодержательные выступления или неприятные известия, Ельцин поднимал бровь (эту черту учительница Антонина Хонина заметила еще в 1940-х годах), сжимал указательным пальцем и мизинцем правой руки карандаш и начинал постукивать им по столу. Если говоривший не умолкал, Ельцин мог в сердцах с силой ударить ладонью по столу и разломать карандаш на части.

Перед пленумами обкома в одной из палат городской больницы № 2 начиналась горячая пора. Бывало, что после грохочущих разгонов с трибуны, — а от таких разносов «даже пепельницы малахитовые подпрыгивали», — пострадавшим требовалась медицинская помощь[297]. Одевались в обкоме подчеркнуто строго. Сам Ельцин всегда носил костюм с галстуком, заколотым булавкой; его ботинки были начищены до блеска. Горе тому чиновнику или директору предприятия, кто не надел галстук, даже в самый удушливый летний день. Не терпел Ельцин и тех, кто стоял перед ним держа руки в карманах, — таких людей он сразу же гнал прочь.