Появившийся спустя 15 лет после раскулачивания дом Ельциных, сохранившийся и по сей день, был признаком ощутимого улучшения их положения и свидетельствовал о том, что Николай смог неплохо приспособиться к городской жизни. Как ни странно, дом также воссоздал сельскую атмосферу, которую семья потеряла и по которой тосковала. Приехали из ниоткуда дед и бабушка Старыгины, и под одной крышей собрались представители трех поколений — точно так, как они жили бы в русской деревне, где родственники обычно селились в одном доме или очень близко друг от друга. Во дворе лежали дрова, был огород, бродили куры; в 1949 году появилась банька, построенная Борисом для Василия Старыгина. Но воспоминания о деревне по-прежнему бередили душу членов семьи. В 1955 году, в рамках проводимой в СССР кампании по перераспределению городских специалистов в сельское хозяйство, Николаю предложили стать председателем колхоза в деревне Урол Молотовской области. Он согласился, но эксперимент провалился, и через два месяца Николай вернулся к технической работе в «Севуралтяжстрое»[121]. В 1959 году его отправили представлять предприятие на Выставке достижений народного хозяйства в Москве, символом которой была стальная статуя работы Веры Мухиной, изображавшая мускулистого рабочего с молотом и крестьянку с серпом. Получив приглашение в столицу, которой он никогда не видел, Николай не мог поверить в собственную удачу. «Он почитал [бумагу], схватился за голову и побежал в контору [с тем, чтобы проверить документ], хотя, конечно, по тем годам, по фигуре, по виду он соответствовал [такой чести]»[122]. Впрочем, столичные огни оказались не для него. В 1962 году Николай вышел на пенсию и после тридцатилетнего отсутствия вместе с супругой вернулся в Бутку, таким образом завершив круг скитаний семьи. Престарелые родители Клавдии поехали вместе с ними. Продав дом в Березниках, они смогли купить уютный домик, расположенный по адресу Короткий переулок, 1[123].
Нравы семьи формировались под влиянием коммунизма, суровых условий жизни на Урале, староверских и православных убеждений предков. Хотя Клавдия была «глубоко религиозна» с первого до последнего дня своей жизни, остальные Ельцины набожностью не отличались, что и неудивительно для страны, где официально насаждался атеизм. Ходить в церковь в Березниках было невозможно: единственная православная церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи была закрыта в 1937 году и открылась вновь лишь в 1992 году. Валентину Ельцину, в отличие от ее братьев, в 1944 году не крестили. Обряд мог выполнить прихожанин, а можно было отправиться в сельскую церковь за городом, но Ельцины не воспользовались этими вариантами. В их гостиной не было икон, хотя в спальне Старыгиных иконы сохранились, а Клавдия Васильевна молилась на маленькую иконку, которую тщательно прятала от посторонних глаз[124]. Борис рос без религиозной веры и обратился к христианству лишь в 1980–1990-х годах[125].
За два года до смерти, в 1991 году, Клавдия Васильевна рассказывала, что они с мужем оба считали, что «это большая работа — хорошего человека вырастить, чтоб не бегали они по улицам беспризорными, не попали бы в плохую компанию»[126]. Никто из детей Ельциных не курил, не играл в карты и кости, не ругался и не пил спиртного. Любые нарушения этих правил строго карались как в школе, так и дома. Учителя могли велеть классу целый месяц бойкотировать ученика, от которого пахло табаком; за запах алкоголя на неделю исключали из школы и посылали письменное предупреждение родителям. В 16 лет Борис Ельцин застал другого подростка за покупкой стакана водки в придорожном киоске; он демонстративно вылил водку на тротуар, заплатил продавцу и ушел. Став взрослым, он оставался равнодушен к курению и азартным играм, никогда не был склонен к сквернословию, однако выпивка стала его слабостью, которой Ельцин явно злоупотреблял. Однокашник Бориса, Сергей Молчанов, всю жизнь проживший в Березниках, уверен, что впервые Ельцин попробовал спиртное, когда пригубил бокал шампанского на школьном выпускном вечере в 1949 году[127].