Элоиза и Абеляр

Ответ не заставил себя долго ждать и, вероятно, поверг Абеляра в глубокое уныние. Мало того, что он не сумел добиться столь желанного открытого столкновения, но вдобавок Росцелин на его письмо ответил длинным посланием, достаточно процитировать несколько отрывков, чтобы иметь представление о его тоне: «Ты направил письма, преисполненные нападок на меня, и как же зловонны и отвратительны те непристойности, коими они наполнены, как мерзко и гнусно то сквернословие, к коему ты прибегаешь, чтобы описать мою особу, якобы запятнанную множеством бесчестных и позорных деяний, похожих на коросту прокаженного… Нет ничего удивительного в том, что ты распространяешь поносные речи против Церкви, ты, который проявил себя противником Церкви самим образом твоей жизни. Правда, мы приняли решение простить тебе твое высокомерие, ибо ты совершаешь поступки не как разумное существо, а как существо, утратившее разум под влиянием испытанной тобой великой боли; как ущерб, причиненный твоему телу, из-за которого ты так страдаешь, невозместим и непоправим, так и боль, под воздействием коей ты выступаешь против меня, нельзя устранить и умалить». Далее следует отрывок, процитировать который не представляется возможным, ибо он содержит «ужасную» игру слов и непристойных сравнений, среди прочего упоминается пчелиное жало и змеиный язык. Затем Росцелин приступает к рассмотрению и обсуждению одного за другим всех пунктов письма Абеляра. Он отбивается от нападок Абеляра, обвинившего его в том, что некогда он сам нападал на Роберта д’Арбрисселя и Ансельма Кентерберийского, а затем яростно протестует против обвинений в ереси, от которых, как Росцелин утверждает, он уже давно очистился: «Никогда я не защищал ни своих, ни чужих заблуждений, напротив, нет никаких сомнений в том, что я никогда не впадал в ересь; а ты твоим нечистым, гнусным умом измыслил и изрыгнул на меня клеветнические измышления, будто бы я — человек недостойный, бесчестный, позорящий Церковь, будто бы я был осужден на соборе, но я докажу, что все это — ложь, приведя в свидетели служителей и паству тех церквей, в лоне коих я был рожден, воспитан и обучен; раз уж ты вроде бы являешься монахом монастыря Сен-Дени, я прибуду туда, чтобы помериться с тобой силами; не сомневайся, тебя поставят в известность о моем прибытии, ибо тебя известит о том твой аббат, и я буду ожидать тебя столько, сколько тебе будет угодно. И если ты проявишь непослушание по отношению к твоему отцу-настоятелю, что ты, вероятно, не преминешь сделать, то, где бы ты ни спрятался на этой земле, я сумею тебя найти. И как ты ухитрился сказать, будто бы я был изгнан отовсюду, из всего христианского мира, тогда как Рим, глава этого мира, охотно принимает меня, еще более охотно меня слушает и, выслушав меня, следует моим советам и разделяет мое мнение? И церковь в Туре, и церковь в Лоше, где ты, самый ничтожный из моих учеников, сидел у моих ног — у ног твоего учителя, и церковь в Безансоне, в которой я являюсь каноником, разве они расположены вне пределов христианского мира, они, эти церкви, где все меня уважают и принимают меня с радостью, а также внимают мне и принимают то, что я говорю, питая тягу к познанию?» Далее большой пассаж этого письма посвящен доказательству того, что доктрина автора о Троице не содержат никаких еретических воззрений, что подозрение в ереси основывалось лишь на путанице при употреблении терминов. После чего озлобленный старец возвращается, пылая еще большей яростью, к истории самого Абеляра, к истории, в которой, как он говорит, нет ничего нового, ибо подобное происходило еще в библиотеке, и, однако же, он принимается без устали напоминать о самых отвратительных, самых болезненных для Абеляра деталях, чтобы поставить под сомнение искренность его обращения в истинную веру и законность его пострига и вступления в монастырь. «Я утверждаю, ибо я слышал это от тех, кто проживает вместе с тобой в монастыре, что, возвращаясь вечером в монастырь, ты несешь деньги, которые собрал отовсюду в виде платы за те ошибочные и лживые идеи, коим ты обучаешь, и ты спешишь, презирая всякий стыд, отдать их твоей гулящей девке, и таким образом ты платишь ей за блуд в прошлом». Наконец, заключительный пассаж, весьма достойный всего послания: «Так как у тебя было отнято то, что делает мужчину мужчиной, тебя надо называть не Пьером, а неполным Пьером. И превосходно свидетельствует о низости и бесчестье такого „неполного“ человека, как ты, печать, которой ты запечатывал свои зловонные письма, на которой изображены две головы, мужская и женская. Как можно усомниться в том, что тот, кто не побоялся снабдить свое послание изображением этих двух голов, до сей поры не изжил любовных вожделений? Я мог бы написать еще очень и очень много, дабы усугубить твой позор, ибо мне известны многие истины, весьма явные, но так как я имею дело с человеком неполным, то я, пожалуй, оставлю неполным и начатый мной труд».