Элоиза и Абеляр

Гийом из Сен-Тьерри обратился с посланием к Готфриду Левскому, одному из самых выдающихся и самых почитаемых епископов своего времени. Ведь кто такой епископ по своей функции? Пастух стада своего, то есть пастырь своей паствы, и соответственно он является хранителем и защитником вероучения. Гийом также обратился к Бернару Клервоскому, руководителю и наставнику ордена цистерцианцев, от которого он сам зависел; кроме того, аббат из Клерво был вдохновителем той реформы религиозной жизни, необходимость которой резко ощущалась в то время. Бернара Клервоского называли «сторожевым псом Христианства», его считали тем, кто неустанно преграждает путь всем заблуждениям, всем грехам и слабостям своего времени. В первый раз этот человек, вроде бы обрекший себя на молчание и на затворничество в келье монастыря в Клерво, был принужден прервать свое молчание и расстаться со своим одиночеством ради того, чтобы разрешить конфликт, возникший между архиепископом Сансским, епископом Парижским и самим королем Франции Людовиком VI. С той поры его беспрестанно призывали всюду, где ощущалась потребность в некоем высшем арбитре. Когда единство Церкви оказалось под угрозой в результате действий бывшего монаха Клюнийского монастыря Петра Леоне (Льва), который при стечении весьма необычных обстоятельств добился того, что его провозгласили папой римским под именем Анаклета,[26] тогда воззвали к Бернару Клервоскому; именно он, используя свой авторитет и влияние, сумел воздействовать должным образом на епископов, собравшихся в Этампе, они отринули все сомнения и высказались в пользу законно избранного папы Иннокентия II.

Такое положение Бернара Клервоского в христианском мире XII века вызывает у нас удивление, ведь он не исполнял никаких особых или официальных функций в лоне Церкви: Бернар не был ни епископом, ни кардиналом, он был аббатом, и, казалось бы, его полномочия должны были ограничиваться пределами его аббатства. Однако к нему взывали, когда требовалось разрешить какой-либо спор или прояснить те или иные «темные» места в ученых трудах или воззрениях, происходило это благодаря его личному авторитету, а авторитет этот постоянно возрастал: современники Бернара чтили его за праведность, слава о которой уже давно вышла за стены монашеской кельи. Бернар в глазах мирян являлся воплощением духа той реформы, которую тогда рассматривали как своеобразное возвращение Церкви к нормальному состоянию; вот почему все взоры инстинктивно обращались к нему, когда общество осознало необходимость реформирования. И именно потому этот монах, не жаждавший ничего, кроме тишины и покоя в уединении за монастырскими стенами, был призван стать человеком действия — этот человек слабого здоровья, постоянно находившийся на грани истощения физических сил, сам себя сравнивавший с «ощипанной птицей», побывал почти во всех европейских странах и посеял семена своих идей не только в души епископов и аббатов, но и в души папы римского, короля Франции, короля Англии и короля Сицилии, императора Священной Римской империи и т. д.

Так что нет ничего удивительного в том, что Гийом из Сен-Тьерри обратился к Бернару Клервоскому, сообщая ему об опасениях, возникших у него при чтении трудов Пьера Абеляра. Несколькими годами ранее Бернар Клервоский и Гийом из Сен-Тьерри уже состояли в переписке, обмениваясь мнениями по поводу всегда актуального вопроса о роскоши, присущей Церкви. По сему поводу Бернар написал ставшую знаменитой «Апологию Гийома из Сен-Тьерри», в которой он яростно бичевал тягу к богатству и роскоши во всех видах. «Скажите мне, бедные монахи, — если вы и в самом деле бедные, — что делает в святом месте золото?» — вопрошал автор «Апологии».

Бернар Клервоский получил послание Гийома во время Великого поста 1139 года. «Ваше волнение, — отвечал он ему, — показалось мне и обоснованным, и справедливым… И хотя я еще не прочел то, что вышло из-под вашего пера с надлежащим вниманием, но все же оно мне понравилось, признаюсь в этом, и я полагаю возможным побороть ту святотатственную, нечестивую доктрину. Но я не привык в столь серьезных делах доверять только моему собственному суждению и считаю, что было бы полезно нам встретиться, чтобы мы могли все это обсудить. Однако я не думаю, что это могло бы случиться до Пасхи, иначе подобные разговоры отвлекут нас от молитв, коих требует от нас нынешнее время…»