Эллины и иудеи

Ведь вот какие горькие пассажи откалывает история! "Евреи, евреи, кругом одни евреи..." — пелось в одной веселой и легкомысленной песенке. Не "одни евреи". С евреев — началось, о них, как о главном враге немецкого народа, Германии, всего мира говорилось в программе национал-социалистической партии, принятой в 1920 году. Но в развязанной фашистами борьбе за "новый порядок в Европе", как известно, погибло 50-55 миллионов человек, ранено было — 35-37 миллионов, от вызванных войной голода и эпидемий умерло 8-12 миллионов, 18 миллионов прошли через лагеря различного назначения, и были это... Стоит ли перечислять народы, нации, страны, чьими сынами и дочерьми они являлись?.. Как известно, запасы газа циклон-Б, оставшиеся неизрасходованными, рассчитаны были на 20 000 000 человеческих жизней, что значительно превышало количество евреев, проживавших в Европе до войны...

Так что — таким ли уж еврейским оказался на деле "еврейский вопрос", горячивший многие головы в прошлом, горячащий немало голов теперь?..

50

О черная гора.
Затмившая весь свет!
Пора — пора - пора
Творцу вернуть билет.

Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей

Отказываюсь — быть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть —
Вниз — по теченью спин...

51

Как-то в начале февраля я вышел на улицу. Воздух был прозрачен, с неба струилась чистая, пронзительная синева, деревья, их голые стволы и безлистые ветки, влажные от стаявшего снега, нежились в солнечных лучах — будь то черные, корявые карагачи или светлые, в щетине упругих, тоненьких прутиков березки... Такое случается в Алма-Ате: в середине календарной зимы вдруг является весна. Все печали тогда пропадают — вместе с острыми зелеными травками, торчащими сквозь осклизлую прошлогоднюю листву, вместе с набухающими почками ты чувствуешь, что — жив, жив, черт возьми! Пока еще — жив!.. И хотя все остается вроде бы совершенно , по-прежнему, ничто не изменилось — волна счастья накатывает откуда-то, подхватывает, поднимает — и несет, несет куда-то!..

Такое вот счастливое чувство накатило на меня в то утро. Может быть, с той же закономерностью, с какой за вдохом следует выдох, а за выдохом - вдох, горечь и ожесточение сменяются у нас периодами доброты, умиления, стремлением видеть на первом плане гармонию и приязнь. Или то попросту были золото и голубизна, разлитые вокруг, тонкие голые ветки, которые источали неодолимое ощущение бесконечной шири, простора и — надежды? Или я впервые — не умом, а сердцем — почувствовал — какое это счастье: не идти в редакцию, не дожидаться в судорогах разговора с автором-графоманом, когда ты волей-неволей чувствуешь себя палачом, не править бездарные рукописи, которые по тем или иным, только не литературным соображениям необходимо напечатать, не внимать рацеям Толмачева, произносимым с таким видом, будто ему известно нечто секретное, государственное, некая сверхтайна, о коей тебе не положено знать, и не тащить домой папку с рукописями, чтобы читать их вечером и следующим утром — чтобы выполнить обещание, которое ты дал или автору, или ответсекретарю, или главному редактору...

— Свободен, свободен, наконец — свободен! — сказал я себе, повторяя слова, высеченные на могиле Мартина Лютера Кинга. Я проводил по солнечной, праздничной улице до остановки жену и Сашеньку, нашего внука, на прощанье вытянул у него из правого ушка и вложил ему в губки конфетку "Золотой ключик", такая у нас была игра, поцеловал напоследок в бледненькие, отечные под глазами щечки, поймал — уже сквозь автобусное стекло — коротенький взмах его ладошки, потом вернулся домой, расположился за машинкой — несколько часов полностью были моими, и рукопись, над которой я работал, — моей, и сам я принадлежал только себе, ну — хотя бы в реальных пределах, ограниченных издательством, Союзом писателей, цензурой, КГБ, парторгами разных ступеней, а кроме того — десятком болезней, которые делали меня невольником не только чести, но и лекарств, аптек, разводящих руками врачей и т.д. и т.п., — и все же, все же, все же!.. Немыслимая свобода свалилась на меня!

Радость, пламя неземное!..

Я был счастлив.

52

После того, как я уволился из редакции, мы с женой подсчитали наши денежные возможности: она получает пенсию в 117 рублей (после двадцати лет работы преподавателем статистики в институте народного хозяйства) плюс некоторая (в общем-то смехотворная для многих, но для нас вполне достаточная) сумма на сберкнижке — гонорар за недавнюю повесть "Приговор", и решили, что как-нибудь продержимся год или два, ни от кого не завися.

Так что и тут все было в порядке.

Радость, пламя неземное!
Свет небес, сошедший к нам!..