Елизавета. В сети интриг

Елизавета раскланялась с леди Рондо, супругой английского посланника. Вот уж забавно – сухощавая, немногословная, холодноватая, на самом деле она была удивительно мудра, наблюдательна и при этом не злоязыка. Ее можно было принять не за жену, а за правую руку своего супруга, несущую «свет просвещенной Европы» дикарскому азиатскому народу.

«И что это ты, матушка, сегодня так недобра? – спросила Елизавета сама у себя. – Все ведь идет как обычно. Или ты ожидала чего-то иного? Пора бы уж привыкнуть…»

Цесаревна легко кивнула Бирону и склонилась в поклоне перед Анной Леопольдовной, появления которой ждала вот уже несколько минут.

Удивительно, но Анну-младшую, как она про себя иногда называла племянницу царицы, она почти любила. Во всяком случае, терпела без малейшего усилия. Быть может, иногда бы могла ее и подругой своей назвать – ведь девушка-то, пусть и соперница на пути к трону, была на диво беззлобна и мила в обращении.

«Квашня, – не в первый раз вспомнила Елизавета слова матушки, сказанные, впрочем, в отношении совсем другой девицы. – Квашня и более ничего. Ни власти ты не желаешь, ни обретения сил. И жених твой, Антон Ульрих, третьего дня представленный свету, таков же. Квашня, токмо мужеска полу. Однако беззлобен, как и ты. А в нынешние времена это почти достоинство…»

– Лизанька, душенька, – проворковала младшая Анна, приседая в ответном поклоне. – Как я рада видеть тебя здесь…

– И я рада, душа моя, – с улыбкой ответила Елизавета. – Ты для меня всегда словно лучик света в этом суровом мире.

Самое забавное, что вот сейчас цесаревна ничуть не лгала – Анна Леопольдовна, белокожая, светловолосая, предпочитающая палевые цвета в одежде, и в самом деле словно освещала Малый зал для приемов. Елизавета уже не раз поражалась тому, что ни один из залов дворца, всегда богато освещенный, не казался ей светлым. В углах отчего-то всегда селилась темнота, на лица вельмож словно была накинута какая-то туманная маска – они казались нечеткими, зыбко меняющимися. Причем ощущение это не покидало цесаревну даже тогда, когда лучи солнца заливали анфилады покоев. Все равно тьма была во дворце хозяйкой. Тьма, а не сестрица Анна Иоанновна…

Девицы еще раз улыбнулись друг другу, и Анна поспешила поклониться тетушке – в дни малых приемов, конечно, можно было пренебречь этикетом, но лишь самую малость. Царица с почти доброй улыбкой кивнула в ответ, а вот обер-камергер Бирон ласково похлопал девушку по ладони, дескать, рад тебе, милочка.

«Да и то, – Елизавета продолжила беседу с самой собой: сие был единственный собеседник, который не проговорится ни сестрице Анне, ни ее гончим от Тайной канцелярии во главе с вездесущим Ушаковым, – и то, ежели сестрица Анна приходится Анне-младшей тетушкой, то камергера-то смело дядюшкой можно назвать. Ну, аль иным близким родственником…»

Почти тридцатилетняя Елизавета беззлобно рассматривала зал. Ей, урожденной Романовой, изрядно претило изобилие иноземцев при дворе, да и на троне. Но мудрости ей хватало, чтобы держать рот на замке, – до поры до времени даже мечтать о престоле не следовало.

Многие тайные потоки и водовороты дворцовой жизни Елизавета видела более чем отчетливо – должно быть, так же отчетливо, как и царедворцы, их затевающие. Вот как сейчас, когда Бирон, с отеческой улыбкой встретивший Анну Леопольдовну, сделал пару шагов в ее, Елизаветы, сторону.

– По здорову ли, Лизанька? Не студено ли тебе здесь?

Елизавета ухмыльнулась – ее обнаженные плечи были лишь самую малость прикрыты узким кружевным шарфом… Кружевная полоса шоколадного цвета оттеняла, подчеркивала белоснежность кожи.

– Отнюдь, сударь. Во дворце мне всегда тепло и приятно, ибо здесь собирается моя фамилия и те, кто к ней близок, а значит, близок и ко мне. Трудно дурно себя чувствовать в теплом семейном кругу…

Глаза Бирона продолжали скользить по фигуре Елизаветы.

«Э-э-э, батюшка, что ж это ты так? Не привечала тебя давненько, выходит, сестрица-то моя, в черном теле, поди, держала… Бедняжечка…»

Нельзя сказать, что Елизавета так уж не любила Эрнста Бирона, как нельзя сказать, что так уж люто ненавидела свою двоюродную «сестрицу» Анну Иоанновну. О нет, скорее она их избегала, мечтая, что когда-нибудь наступит тот день, когда она сможет по своему разумению вести себя в дворцовых залах, приемных покоях и просто при беседе с теми, с кем желается беседовать.

Неусыпный же контроль тайного сыска, который Елизавета ощущала на своей персоне с первых дней воцарения «сестрицы», цесаревну даже слегка забавлял. То ли сыщики Ушакова были столь глупы и невежественны, то ли она за долгие годы научилась видеть то, чего и разглядеть-то невозможно.