Елизавета I

Народ, потрясенный поначалу бунтом, а затем кровавым спектаклем каждодневных публичных казней, молча взирал на Елизавету. В ней было что-то нездешнее, призрачное, своей бледностью она походила на оставленные для всеобщего обозрения тела, болтающиеся на виселицах вдоль дороги.

При полном безмолвии толпы носилки с принцессой проследовали во дворец. Открылись и тут же вновь затворились ворота Вестминстера. Сопровождали Елизавету каких-нибудь десять спутников, остальных, как ей было сказано, должны были разместить в городе. Прием ей был оказан зловеще-холодный. Ни почетного караула, ни фанфар, возвещающих о прибытии законной наследницы трона. И нигде не видно королевы — лишившей ее своей любви сестры.

Глава 11

Что за жизнь творит поэт?

Со стола берет ответ,

Коему хозяйка — Смерть.

Три недели, больная и покинутая всеми, промаялась Елизавета во дворце, ожидая свидания с Марией. Но та так и не появилась, да и вообще никого подле не было, за исключением камергера Джона Гейджа и его помощника Генри Джернингема; впрочем, и эти двое не столько ухаживали за ней, сколько смотрели, как бы она не ускользнула.

Елизавету сознательно поместили в дальних покоях дворца, так что и она, и те немногие слуги, которым было позволено с ней остаться, могли выйти, лишь миновав несколько постов стражи. Вслух этого никто не говорил, но всем было ясно, что свобода ее передвижений ограничена и что Мария либо забыла, либо просто пропустила мимо ушей просьбу сестры разместить ее подальше от реки, откуда дул влажный ветер. Сбывались худшие предчувствия Елизаветы.

Отрезанная от повседневной жизни двора, она ничего не могла выяснить относительно намерений королевы, но представить их себе было нетрудно. Ясно, что Марию сейчас многое побуждает к действию — и вновь обретенное ощущение власти, и греющая сердце надежда на брак с Филиппом, и беспокойные, настойчивые советники, которые порой тянули королеву в разные стороны. Вот если бы предоставить ее самой себе, Мария могла бы, по трудном размышлении, смилостивиться над сестрой. Окруженная же шумной толпой советчиков, многие из которых решительно настаивали на казни Елизаветы, она была способна уступить этому требованию, удовлетворив таким образом и их стремления, и собственную жажду мести.

Вообще-то на милость королевы Елизавете особо рассчитывать не приходилось. Она была в связи с заговорщиками; они писали ей письма и получали устные ответы; двое из них, Джеймс Крофт и Николас Трокмортон, открыто приезжали к ней в Эшридж. Для смертного приговора и этого было бы достаточно, кроме того, заговор был задуман, спланирован и осуществлен именем Елизаветы, целью его было ее воцарение на английском троне.

Решительный, настойчивый лорд-канцлер Гардинер уже с самого начала февраля требовал, чтобы принцессу судили за измену. Его всячески поддерживал Симон Ренар, чье мнение так ценила королева и чей холодный ум дипломата был чужд сострадания. Оставить Елизавету в живых, бесстрастно рассчитал он, это значит открыть путь новым бунтам, что подвергнет дополнительной опасности близящуюся миссию принца Филиппа. Иного разумного решения нет. Жизнь Елизаветы следует без колебаний принести в жертву испанским интересам в Англии.

Но раздавались и другие голоса. Один из них принадлежал Пэджету, некогда временному члену Совета при Генрихе VIII, а затем при Эдуарде. Он был против поспешного устранения наследницы престола, аргументируя свою позицию тем, что с учетом популярности Елизаветы в народе ее казнь скорее спровоцирует, нежели предотвратит бунты. Другой — добродушному толстяку, лорду Уильяму Ховарду, заслужившему вечную признательность (вместе с баронством) со стороны Марии своим героическим поведением во время восстания. Возражения этого храброго солдата, опытного дипломата, а сейчас еще и адмирала нельзя было просто отбросить — особенно в то время, когда каждое судно королевского флота может понадобиться для охраны свадебного кортежа, готового вот-вот отплыть от берегов Испании.