Парламентский акт, ограничивающий круг претендентов на престол «естественными продолжателями плоти Ее Величества королевы», породил массу насмешек, ибо «естественные продолжатели» — это выродки, ведь, хотя никто мифических детей Елизаветы от Лестера собственными глазами не видел, широко бытовало мнение, что они действительно существуют. Утверждали, что этот акт написан под диктовку графа, так что, если уж самому ему английский трон заказан, то пусть хотя бы дети когда-нибудь взойдут на него.
При европейских дворах тоже вовсю перемывали косточки английской королеве-сластолюбице. Венецианский посол в Испании уверял, что у Елизаветы тринадцать детей разного пола и одну из дочерей она собирается выдать за сына Сесила. Испанский посол Де Снес в донесениях своему королю отзывался о ней в самых оскорбительных выражениях. Французы обзывали ее лошадкой, которую гоняют и в хвост и в гриву собственные вассалы. То же самое, между прочим, полвека назад говорили о тетке Елизаветы Марии Болейн, которая, едва достигнув половой зрелости, якобы принялась вместе со своей младшей сестрой Анной обслуживать короля Франциска I и его приближенных. Когда еще шли переговоры о возможном браке между Елизаветой и принцем Генрихом, один из французских придворных предложил, чтобы в брачный договор был включен такой пункт: королева выходит за принца, а ее любовник Лестер наследует любовницу принца, мадемуазель Шатонеф.
Что же до самого Лестера, то его вообще чернили все кому не лень. Раньше на каждом углу, в каждой таверне болтали, что он соблазнил королеву и убил жену, теперь к старым обвинениям добавилось еще одно: этот развратник убил барона Джона Шеффилда, мужа своей любовницы Дуглас Шеффилд. Согласно легенде, незадолго до смерти барона, последовавшей в 1568 году, Лестер написал своей возлюбленной письмо, в котором выражал решимость устранить главное препятствие на пути их полного воссоединения. Иными словами, речь шла об убийстве барона. Лестер якобы призвал одного итальянского аптекаря, большого специалиста по ядам, и велел ему пустить в ход свое искусство. Вскоре после этого барон был обнаружен мертвым у себя дома.
Но преуспевал на любовном фронте не один Лестер. Елизавета, по слухам, тоже соблазняла юных красавцев, кроме того, за немалые деньги нанимала шпионить за ними, стоило кому-нибудь сделать шаг в сторону. На первое место среди фаворитов молва ставила Эдуарда де Вира, графа Оксфорда, юного кареглазого придворного с мальчишескими манерами, во взгляде которого поэтическая томность сочеталась с надменностью высокородного аристократа. Оксфорд мог похвастать всем тем, что Елизавета ценила в мужчинах. Он был хоть и невелик ростом, но сложен атлетически, на ристалище ему не было равных, несмотря на молодость, он всегда выходил победителем. Ловкий и неутомимый танцор — идеальный партнер для королевы, — он обладал тонким музыкальным слухом и отменно играл на клавесине. Он писал совсем недурные стихи, а полученное в детстве образование отточило его ум и восприятие — в компании со столь любимыми Елизаветой античными авторами он чувствовал себя как дома.
В общем, всем хорош, за одним лишь, быть может, исключением — все-таки семнадцать лет разницы в возрасте, что заставляло королеву «наслаждаться скорее его обществом, танцевальным искусством, храбростью в турнирных боях, нежели чем-либо другим». Любители позлословить толковали и о его постельных доблестях, добавляя, что он поставил на карту все, включая собственный брак, лишь бы стать любовником королевы. С женой он якобы больше не спит, страшась потерять свое положение фаворита.
Но Оксфорд хотя бы сам искал близости с королевой; Кристофера же Хэттона взяли силой, по крайней мере такую сплетню пустили ядовитая Бесс Хардвик да и другие тоже. Елизавета якобы вешалась ему на шею при всех, так что бедняга в смущении вынужден был буквально бежать — хотя тайком нередко пробирался в ее спальню, удовлетворяя вместе с Лестером ненасытную похоть Елизаветы. «Хэттон имеет слишком свободный доступ в покои королевы, чего не может быть, коли Ее Величество действительно такая достойная и целомудренная женщина, как о ней некоторые говорят», — гневно восклицал один священнослужитель, добавляя к этому такие непристойности, каких и бумага не выдержит; так докладывал Лестеру один из его людей, судя по всему, совершенно потрясенный увиденным и услышанным.