Эликсир князя Собакина

Люби меня, как я тебя, и вечно будем мы друзья

Давно это было.

В день, когда внучек закончил шестой класс на все пятерки, бабушка торжественно вручила ему аккуратный сверток, перевязанный алой шелковой ленточкой. Начинающий филателист решил, что внутри, конечно же, тот самый альбом для марок, который он клянчил с начала второй четверти, но в свертке оказался совсем другой альбом — старый и потертый, с фотографиями каких-то древних предков. Последние страницы были еще пустыми.

— Тебе предстоит их заполнить! — торжественно объявила бабуля.

Петька тогда своей миссии не оценил. Он пролистал альбом, поглядел на бородатых дяденек в странных очках на веревочках и засунул это дело в самый дальний угол книжного шкафа — между собранием сочинений Анатоля Франса и книгой «Как себя вести».

««Если уж сканировать — то с самого начала», — подумал Петр Алексеевич и провел ладонью по глянцу старинной фотографии, на которой его бабушка — кудрявая кукла в платьице с рюшами — была запечатлена сидящей на коленях у своего отца, князя Льва Сергеича Собакина.

«Я была очень капризное и непоседливое дитя, — вспомнил Савицкий рассказ бабушки. — Для того чтобы заставить меня сфотографироваться, папа пришлось сводить меня в кофейню к Саврасенкову и напоить горячим шоколадом... »

Петр Алексеевич улыбнулся. Бабуля была жива до сих пор, через месяц ей исполнялось 96 лет, и он подумал, что к празднику надо преподнести старушке новое кресло. Говорят, в Японии разработали каталку, управляемую силой мысли, а сила мысли у бабули была до сих пор недюжинная.

«Да где же я теперь возьму денег на такое кресло?» — тут же спохватился Петр Алексеевич. Он тяжело вздохнул, но сразу опомнился: «Думаем позитивно! Воображаю, куда бы бабуля укатила на силе своей мысли. Сколько бы денег на одни телефонные переговоры ушло!»

Он перевернул страницу.

Следующей шла фотография Льва Сергеича Собакина соло. Фотограф запечатлел князя во время одной из его многочисленных экспедиций. Судя по сдвинутой набекрень папахе, а также по парящему в небе орлу, путь легендарного предка в то время пролегал по хребтам Кавказа.

Прадедушка-князь был человек, мягко говоря, необычный. Он с юных лет проявил себя отступником света и большим оригиналом. Потомок старинного рода решительно отказался от службы в гвардии и поступил в Петербургский университет, причем не на юридический и не на историко-филологический, а на химический факультет. Учился Лев Сергеич у самого профессора Менделеева и даже написал под его руководством магистерскую диссертацию по теории растворов.

«Димитрий Иванович очень, очень высоко ценил папа», — любила повторять бабуля. При этом она делала такое лицо, будто узнала об этом от Димитрия Ивановича лично.

Как бы то ни было, профессором князь так и не стал — не позволил порывистый и неуемный характер. Он никогда нигде не служил, в родовом имении подолгу не засиживался, а большую часть жизни провел в разнообразных, часто загадочных и всегда опасных экспедициях. В наше время сказали бы, что его сиятельство был большой любитель экстрима. Он разыскивал мамонтовую кость на Крайнем Севере и стоянки людей каменного века на альпийских озерах. В компании писателя Мамина-Сибиряка сплавлялся на барках по реке Чусовой. Пару лет прожил в своей псковской деревне Зайцево и, говорят, работал там на земле наравне с крестьянами. Принимал участие в Уральской экспедиции Менделеева и не прерывал контактов с учителем до самой его смерти.

Успехом у дам князь, несмотря на титул и богатство, не пользовался. Уже в юности, пришедшейся на 1880-е годы, он фраппировал людей света клочковатой бородой, синими очками и крайне нелюбезным характером. «Какой-то разночинец, un moujik»,— фыркали дамы. Кроме того, князь пугал всех — и аристократию, и особенно интеллигенцию — своими убеждениями, представлявшими собой дикую смесь монархизма, анархизма, прогрессизма, сциентизма и самого пылкого патриотизма. Еще студентом он опубликовал в газете ««Гражданин» статейку, где доказывал, что Русский Дух не есть метафорическая или метафизическая абстракция, а напротив, представляет собой «химическую действительность», которую рано или поздно откроет наука. Передовая общественность встретила статью ухмылками, а ретрограды — улюлюканьем. ««Он химик, ботаник, он Духа избранник, князь Лева, из света изгнанник», — изгалялся Виктор Буренин. После этого случая князь печатно никогда не высказывался, однако часто писал что-то, запершись у себя в кабинете.

С годами его характер окончательно испортился. Он опростился, зимой и летом ходил в мужицком нагольном тулупе, за что получил от крестьян прозвище Дикий Барин. Последние десять лет жизни Лев Сергеевич прожил домоседом в деревне. Засев в домашней лаборатории, он смешивал привезенные из дальних поездок вещества, отчего из окон иногда валил пугавший мужиков вонючий зеленый дым. К прозвищу Дикий Барин добавилась кличка Вельзевул.

— Кто Бога боится, тот не станет заниматься такими делами, — качали головами крестьяне.