Картограф принадлежал бездне, расщелине в мироздании душой и телом, взывал к ней — и бездна давала ему нечто взамен того, что забирала.
Обычные дьяволы использовали приёмчики, которые имели крайне отдалённое и извращённое сходство с тем, чем промышляла Изнанка. Картограф же вплотную приблизился к тому, чтобы стать игрушкой Ткачей, вместилищем того, что невозможно вместить.
Я обернулся — и обнаружил, что дверь исчезла. Стены покрывала густая жижа, на которой лопались зловонные пузыри.
— О тебе ли предупреждали? Тебя ли велели наставить? — прошипел Картограф, отрастивший три головы на длинных тонких шеях. Они извивались, позволяя головам изучить меня со всех сторон, — Сотворённое трепещет, несотворённое ускользает. Ты пахнешь творцом, лесной зверёк. Кто прячется в тебе?
По напрочь вымокшей от пота спине побежали ледяные мурашки. Но если эта тварь была на короткой ноге с Ткачами, то этим нельзя не воспользоваться.
— Ты знаешь, что такое Эфирий? — хрипло проговорил я, — Где он? Где Мундос?
Несмотря ни на что, я не переставал забывать, что в конечном счёте буду вынужден вернуться домой. Даже развоплощение Карнивана стояло ниже в списке приоритетов. Без живительной субстанции Эфирия моя демоническая сущность развеется. А с учётом того, сколь многого я лишился за короткий срок, под сомнением была и тысяча лет, на которую обычно могли рассчитывать демоны за пределами родного плана.
На мгновение, растянутое в вечности, воцарилась тишина. Её разорвал крик Картографа:
— Ты! Ты знаешь! Метка! На тебе метка! Ты — это он, ты тот, кто стоит выше!
Жижа забурлила, из неё вырвались гнилостные стрелы — и рванули в меня. Но это была сущая ерунда.
Я инстинктивно отбил атаку и лишь потом заметил, что меня, вообще-то, собирались проткнуть.
А всё дело в том, что намечались неприятности покрупнее.
Реальность расползалась. Ветхая заплатка, которую налепили поверх пустоты, рвалась, обнажала ничто — и именно тем, чтобы не дать небытию пожрать нас всех, я и занялся.
Вкладывая всего себя в порыв
Они, конечно, не были способны узреть ситуацию целиком, но и внешних эффектов хватило. Дом схлопывался, безвозвратно распадался — стены приближались, а жижа, которую источал Картограф, испарялась, обжигая ноздри невероятной вонью.
И посреди этой катавасии стоял я, судорожно стараясь протянуть ещё хоть секунду. А Картографу было плевать на то, что он уничтожает самого себя; из смердящей лужи наружу вырывались конечности, покрытые слизью. Были среди беснующихся отростков те, что принадлежали дьяволам, в других без труда угадывались очертания смертных разумных.
— Сдохни! Стань мною! Твоя награда станет моей! — неистовствовал Картограф, перехватывая крупицы реальности из-под моего контроля и обрушивая их на меня. В глазах помутнело, на языке появился кровавый привкус — с каким-то недоверчивым изумлением я осознал, что эта тварь хочет растворить моё тело, превратить его в жижу и поглотить её.
И Картографа совершенно не заботило, что он пересёк черту невозврата. Пространство окончательно потеряло подобие порядка, налилось непроглядной темнотой. По ногам стало расползаться онемение — либо они затекли от напряжения, либо их прямо сейчас переваривало в слизь… или обращало в ничто.
В отчаянии я потянулся внутрь себя, сжал мечущегося в панике паразита — и выжал из него всё, а затем припал к тонкому каналу меж ним и Иешуа.
Во тьме родился свет. Ярчайшая вспышка озарила остатки пространства. Я сконцентрировался на жаре в груди. Собрал в кончиках пальцев всю мощь, что удалось выдавить, и бросил в Картографа.
Тот пронзительно завизжал. Слух резануло его воплями — кто-то словно провёл металлом по стеклу.
Картографа это, разумеется, не убило. Я и не стремился к тому, чтобы причинить ему существенный вред. Мне нужно было отвлечь его.
И привлечь к нему бездну.
Секунду (минуту? час? время утратило значение) спустя тварь закричала, и все её прошлые крики показались милым мурчанием котёнка.
Потому что пустота не прошла мимо щедрого угощения. И заодно прихватила с ним того, кто наивно полагал себя если не её повелителем, то уж точно незаменимым слугой.
Это дало мне передышку. Небытие сконцентрировалось на Картографе, и реальность обрела хрупкие контуры. Я вновь ощутил свои ноги, увидел разваливающийся пол, на котором без движения валялась Дженни. Подхватив пикси в охапку, я огляделся, заметил Лютиэну и Верилию, которые стояли истуканами посреди локального апокалипсиса.
Приводить их в чувство я не стал. Схватил за одежду
Стены исчезли, исчезло всё, кроме сомнительной твёрдости пола; того, чему я на краткий миг сумел придать свойства пола.