Элегии и малые поэмы

760 К мужу на шею она бросилась, сладко припав.

        Юный царевич меж тем, огнем безумья объятый,

        Весь запылал и с ума чуть от любви не сошел.

        Станом ее он пленен, белизной, золотою косою

        И красотою ее, вовсе без всяких прикрас.

765 Мил ему голос ее и все, что ему недоступно,

        И чем надежды его меньше, тем больше любовь.

        Вот уж запел и петух, провозвестник зари и рассвета,

        Вновь молодые спешат воины в битвенный стан.

        Нет ее больше, но он все видит ее пред собою

770 И, вспоминая о ней, любит сильней и сильней:

        «Вот она села, вот вижу убор ее, вижу за прялкой,

        Вот без прически лежат косы на шее у ней,

        Вижу я облик ее и слова ее ясно я слышу,

        Вот ее взгляд, вот лицо, вот и улыбка ее».

775 Как утихает волна, утомившись от сильного ветра,

        Но, только ветер затих, снова вспухает она,

        Так, хотя нет перед ним любимого образа милой,

        Все ж не стихает его к этому образу страсть.

        Весь он горит, его грешной любви подгоняют стрекала:

780 Ложе невинное пусть сила иль хитрость возьмет!

        «Спорен успешный исход; но будь что будет! — сказал он, —

        Случай или же бог смелым подмога в делах.

        Смелость и в Габии нас привела недавно!» Воскликнул

        И, опоясавши меч, гонит вперед он коня.

785 В медью обитую дверь Коллатии юноша входит

        В час, когда солнце уже было готово зайти.

        Враг шагает, как друг. В покои вождя Коллатина

        Гостеприимно его приняли: это родной.

        Как ошибиться легко! Ничего не подозревая,

790 Бедная есть подает дома хозяйка врагу.

        Ужин окончен: давно пора и о сне бы подумать.

        Ночь наступила, нигде нет во всем доме огня.

        Он поднялся, из ножен золоченых меч вынимает

        И в почивальню твою, верная, входит, жена.

795 Ложа коснувшись, он к ней: «Лукреция, меч мой со мною.

        Я — Тарквиния сын; слышишь ты эти слова?»

        Та ни слова: ни сил у нее, ни голоса в горле

        Нет никакого, и все мысли смешались в уме.

        Но задрожала она, как дрожит позабытая в хлеве

800 Крошка овечка, коль к ней страшный склоняется волк.

        Что же ей делать? Бороться? Жену всегда одолеют.

        Крикнуть? Но меч у него тотчас же крик пресечет.

        Или бежать? Но ее ведь груди ладонями сжаты,

        Чуждая в первый раз к ним прикоснулась рука.

805 Враг влюбленный ее умоляет, клянется, грозит ей, —

        Клятвы, угрозы, мольбы тронуть не могут ее.

        «Борешься зря! — говорит он, — лишишься и чести и жизни.

        Ложным свидетелем я мнимого буду греха:

        Я уничтожу раба, с каким тебя будто застал я!»

810 Не устояла она, чести лишиться страшась.

        Что ж, победитель, ты рад? Тебя победа погубит:

        Ведь за одну только ночь царство погибло твое!

        Вот уж и день: и она сидит, волоса распустивши,

        Как над могильным костром сына сидит его мать.

815 Старого кличет отца, кличет мужа из ратного стана, —

        Оба, не медля ничуть, поторопились прийти.

        В горе увидев ее, спросили, по ком она плачет,

        Чье погребенье? Каким горем она сражена?

        Долго она молчит, от стыда закрывая одеждой

820 Очи; слезы ручьем, не иссякая, бегут.

        Тут и отец и супруг утирают ей слезы и просят

        Горе свое им открыть, плачут и в трепете ждут.

        Трижды пыталась начать и трижды она умолкала.

        Но наконец, опустив долу глаза, говорит:

825 «Видно, и этим обязана я Тарквинию горем?

        Надо несчастной самой мне вам позор мой открыть?»

        То, что смогла, рассказала она, но потом зарыдала,

        И запылали ее чистые щеки стыдом.

        Видя насилье над ней, ее муж и отец извиняют;

830 «Нет, — отвечает она, — нет извинения мне!»

        Тотчас себе она в грудь кинжал сокровенный вонзила

        И ниспроверглась в крови собственной к отчим ногам.

        Но и в последний свой миг заботилась, чтобы пристойно

        Рухнуть; и к чести была ей и кончина ее.

835 Вот и супруг и отец, невзирая на все предрассудки,

        Кинулись к телу ее вместе, рыдая о ней.

        Брут появляется. Вмиг свое позабывши притворство,

        Из полумертвого он выхватил тела клинок

        И, поднимая кинжал, благородною кровью омытый,

840 Им потрясает и так громко и грозно кричит:

        «Этою кровью клянусь, святой и отважною кровью,

        Этими Майами, мной чтимыми, как божество, —

        Что и Тарквиний, и весь его выводок изгнаны будут.

        Слишком долго уже доблесть свою я таил!»

845 Тут, хоть и лежа, она приоткрыла потухшие очи,

        И, как и видели все, будто кивнула она.

        На погребенье несут матрону с отвагою мужа,

        Слышатся речи над ней, ненависть бурно растет.

        Рана открыта ее. И Брут, созывая квиритов,

850 Громко кричит обо всех гнусных поступках царя.

        Изгнан Тарквиний со всем потомством. Годичную консул

        Власть получает: сей день днем был последним царей.

26 февраля

        Мы ошибаемся? Или весны предтеча, касатка,

        Не убоялась, что вновь может вернуться зима?

855 Все же ты, Прокна, не раз пожалеешь, что поторопилась;

        Муж твой, однако, Терей, рад, что ты смерзнешь теперь.

28 февраля. Эквирии

        Месяц проходит второй: от него лишь две ночи осталось;

        Марс погоняет коней, на колеснице летя.

        Правильно назван сей день — Эквирии — конские скачки:

860 Смотрит на них этот бог нынче на поле своем.

        Слава тебе, Градив,[379] своевременно к нам ты приходишь:

        Месяц грядущий твоим именем запечатлен.

        К пристани прибыли мы: вместе с месяцем кончилась книга,

        И поплывет по другой ныне челнок мой воде.

Книга третья

        Воинский Марс, отложив на время и щит свой, и пику,