Элегии и малые поэмы

        Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,

610 В буйном они не гремят звоне о полую медь,[238] —

        Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,

        Но между нами они не для показа живут.

        Даже Венера сама, совлекши последние ткани.

        Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.

615 Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,

        Но и от этой игры дева отводит глаза.

        Нашей украдке людской запертые пристали покои,

        Наши срамные места скрыты под тканью одежд:

        Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —

620 Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.

        Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя

        Крыши не знал человек, ел под дубами и спал, —

        Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:

        В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.

625 Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,

        Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.

        Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,

        Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»

        Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,

630 Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,

        Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:

        Если поверить ему — всех перепробовал он!

        Если рукой не достать — достанут нечистою речью,

        Если не тронули тел — рады пятнать имена.

635 Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным ревнивец,

        Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!

        Это тебя не спасет: растлевается самое имя,

        И неудача сама рада удачей прослыть.

        Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,

640 Да почивает на вас тайны священный покров.

        Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!

        Если, заметив, смолчишь, — это тебе в похвалу.

        Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей

        Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;

645 Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —

        Гектор меж всеми один стройной ее находил.

        Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!

        Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.

        Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —

650 Стоит подуть ветерку, будет она на земле;

        Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,

        И без надлома снесет бремя заемных плодов.

        Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:

        Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.

655 Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,

        А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.

        Скрасить изъян помогут слова.[239] Каштановой станет

        Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;

        Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;

660 А исхудала вконец — значит, легка и стройна;

        Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,

        И недостаток одень в смежную с ним красоту.

        Сколько ей лет, при каких рождена она консулах, — это

        Строгий должен считать цензор,[240] а вовсе не ты;

665 И уж особенно — если она далеко не в расцвете

        И вырывает порой по волоску седину.

        Но и такою порой и порой еще более поздней

        Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!

        Будет срок — подкрадется и к вам сутулая старость;

670 Так не жалейте трудов в силе своей молодой!

        Или суда по морям, или плуги ведите по пашням,

        Или воинственный меч вскиньте к жестоким боям,

        Или же мышцы, заботу и труд сберегите для женщин:

        Это ведь тоже война, надобны силы и здесь.

675 Женщина к поздним годам становится много искусней:

        Опыт учит ее, опыт, наставник искусств.

        Что отнимают года, то она возмещает стараньем;

        Так она держит себя, что и не скажешь: стара.

        Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,

680 Что ни в одной из картин столько тебе не найти.

        Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:

        Здесь в сладострастье равны женский удел и мужской.

        Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели

        (Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),

685 Я ненавижу, когда отдается мне женщина с виду,

        А на уме у нее недопряденная шерсть;

        Сласть не в сласть для меня, из чувства даримая долга, —

        Ни от какой из девиц долга не надобно мне!

        Любо мне слышать слова, звучащие радостью ласки,

690 Слышать, как стонет она: «Ах, подожди, подожди!»

        Любо смотреть в отдающийся взор, ловить, как подруга,

        Изнемогая, томясь, шепчет: «Не трогай меня!»

        Этого им не дает природа в цветущие годы,

        К этому нужно прийти, семь пятилетий прожив.

695 Пусть к молодому вину поспешает юнец торопливый —

        Мне драгоценнее то, что из старинных амфор.

        Нужно платану дозреть, чтобы стал он защитой от солнца,

        И молодая трава колет больнее ступню.

        Ты неужели бы мог предпочесть Гермиону Елене,

700 И неужели была Горга[241] красивей, чем мать?

        Нет: кто захочет познать утехи поздней Венеры,

        Тот за усилье свое будет стократ награжден.

        Но наконец-то вдвоем на желанном любовники ложе:

        Муза, остановись перед порогом Любви!

705 И без тебя у них потекут торопливые речи,

        И для ласкающих рук дело найдется легко.

        Легкие пальцы отыщут пути к потаенному месту.

        Где сокровенный Амур точит стрелу за стрелой.

        Эти пути умел осязать в своей Андромахе

710 Гектор, ибо силен был он не только в бою;

        Эти пути могучий Ахилл осязал в Брисеиде

        В час, как от ратных трудов шел он на ложе любви.

        Ты позволяла себя ласкать, Лирнессийская дева,

        Пальцам, покрытым еще кровью фригийских бойцов;