Элегии и малые поэмы

        Верная все вспоминала любовь, что могло возвращенью

        Скорому вдруг помешать; много причин я нашла.

        Ты же все медлишь вдали, Филлиде тебя не вернули

        Боги, которыми ты клялся, и наша любовь.

25   Не было правды в твоих словах, не вернулся твой парус:

        Ветер унес паруса, ветер и клятвы унес.

        Что тебе сделала я? Безрассудно любила, и только!

        Этой виною тебе лишь угодить я могла.

        В том злодеянье мое, что тебя я, злодей, приютила,

30   Но в злодеянье таком нет ли заслуги моей?

        Где твои клятвы теперь и рука, пожимавшая руку?

        Где божества без числа — лживых свидетели клятв?

        Где Гименей, что связать нас на долгие должен был годы?

        Он мне порукою был будущей свадьбы с тобой!

35   Клялся морями ты мне, по которым тебе предстояло

        Снова — в который уж раз — плыть, уезжая от нас,

        Клялся мне дедом своим (если дед твой не вымышлен тоже),[84]

        Что укрощает в морях ветрами вздыбленный вал,

        Клялся Венерою, чье чересчур мне опасно оружье:

40   Стрелы — оружье любви, факел — оружье любви.

        Клялся Юноной благой, владычицей брачного ложа,

        Клялся и тайной святынь светоченосных богинь.[85]

        Если тебе отомстить из богов оскорбленных захочет

        Каждый, не хватит на все казни тебя одного.

45   Ум потеряв, я чинила суда, разбитые бурей,

        Чтобы надежный тебя в море корабль уносил,

        Весла тебе я дала, чтоб на них от меня ты умчался.

        Горе! Мое же копье сердце пронзает мое.

        Вкрадчивым верила я словам — у тебя их в избытке!

50   Верила предкам твоим — ведь от бессмертных твой род;

        Верила я слезам — неужели и слезы притворству

        Ты научил, чтоб они по приказанью текли?

        Верила я богам, — но зачем мне так много ручательств?

        Сотою долей меня мог ты легко соблазнить.

55   Каюсь не в том, что тебе и причал и приют я открыла, —

        Если бы дальше не шли благодеянья мои!

        Нет, — себе на позор, я не только в дом, но на ложе

        Гостя взяла и сама грудью прильнула к груди.

        Как хотелось бы мне, чтоб канун этой ночи последним

60   Днем моим был, чтобы я, честь сохранив, умерла.

        Помня заслуги мои, надежды я не теряла:

        Что заслужили, на то вправе надеяться мы.

        Девушка верит всему; обмануть ее — подвиг нетрудный;

        Хоть за мою простоту ты бы меня пожалел!

65   Женщина я и люблю — потому и обман твой удался;

        Пусть же, молю я, венцом будет он славы твоей!

        Пусть изваянье твое стоит меж статуй Эгидов,[86]

        Близ изваянья отца, гордого перечнем дел,

        Чтобы любой, прочитав о быке с человеческим телом

70   Или о том, как смирен был и Прокруст и Скирон,

        Как он Фивы разбил, как прогнал двоевидных кентавров,

        Доблестью как превозмог черного бога порог,[87] —

        Тут же прочел на твоем изваянии надпись такую:

        «Хитростью он победил ту, что любила его».

75   Множество дел совершил твой отец, — тебе же запало

        В душу одно лишь: как он критскую бросил жену.[88]

        Сын восхищается тем, чего родитель стыдится;

        Лишь вероломство отца и унаследовал ты.

        Лучше достался ей муж (но я ей не завидую в этом),

80   И колесницу ее тигры в упряжке везут.

        А от меня и фракийские все женихи отступились.

        Только прослышав, что им пришлого я предпочла.

        Ропот идет: «Пусть она в Афины ученые едет,

        Фракией, мощной в бою, будет другой управлять».

85   Служит исход оправданьем делам. Пусть не знает успеха

        Тот, кто привык о делах лишь по успеху судить!

        Если Бистонскую гладь весло афинское вспенит,[89]

        Скажут, что я принесла пользу себе и своим.

        Пользы я не принесла, тебе дворец мой не нужен,

90   Здесь ты не смоешь в волнах с тела усталого пот.

        Перед глазами стоит и сейчас уходящего облик,

        Вижу и гавань, и флот, в море готовый отплыть.

        Ты не стыдился тогда и обвить мне шею руками,

        И в поцелуе прижать губы надолго к губам,

95   Горькие слезы свои смешать с моими слезами,

        И горевать, что подул ветер попутный в корму,

        И, уходя, на прощанье сказать мне последнее слово:

        «Жди, Филлида, меня, жди Демофонта к себе».

        Ждать того, кто ушел, чтоб меня никогда уж не видеть?

100 Ждать парусов, хоть в мое море заказан им путь?

        Но не могу я не ждать! Так вернись хоть нескоро к влюбленной,

        Не нарушай своих клятв, даже нарушивши срок!

        Горе! К чему мольбы? Ведь тебя подле новой супруги

        Новая держит любовь — злое ко мне божество.

105 Ты и не помнишь меня. «Кто такая, — ты спросишь, — Филлида?»,

        Словно Филлиды вовек ты и не знал никакой. Кто она?

        Та, что в пору твоих бесконечных скитаний

        В дом свой пустила тебя, в гавань фракийскую — флот,

        Та, что тебе в нужде от своих богатств помогала,

110 И одаряла тебя, и одарила б еще,

        Что принесла тебе в дань и Ликурга[90] обширное царство,

        Править которым никак именем женским нельзя, —

        Край, где Родопы снега до лесистого тянутся Гема,[91]

        Где из притоков берет воды священные Гебр;

115 Та, Демофонт, кому развязал ты девический пояс

        Лживой рукою, хоть нам горе сулила судьба:

        В брачный покой нас ввела Тисифона с томительным воем,

        Сыч одинокий пропел песню печальную нам,

        Рядом была Аллекто в ожерелье из змей ядовитых,

120 И погребальный пылал факел в руках у нее.

        Грустно брожу я одна меж кустов и утесов прибрежных

        Там, где простор берегов взгляду открыт широко.

        День ли землю мягчит, горят ли холодные звезды,

        Все смотрю я, какой ветер вздымает волну.