Элегии и малые поэмы

15   Встретится ль строгая мне, наподобие суровых сабинок. —

        Думаю: хочет любви, только скрывает — горда!

        Коль образованна ты, так нравишься мне воспитаньем;

        Не учена ничему — так простотою мила.

        И Каллимаха стихи для иной пред моими топорны, —

20   Нравятся, значит, мои, — нравится мне и она.

        Та же и песни мои, и меня, стихотворца, порочит, —

        Хоть и порочит, хочу ей запрокинуть бедро.

        Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, —

        Гибкою станет она, ласку мужскую познав.

25   Сладко иная поет, и льется легко ее голос, —

        Хочется мне поцелуй и у певицы сорвать.

        Эта умелым перстом пробегает по жалобным струнам, —

        Можно ли не полюбить этих искуснейших рук?

        Эта в движенье пленит, разводит размеренно руки,

30   Мягко умеет и в такт юное тело сгибать.

        Что обо мне говорить — я пылаю от всякой причины, —

        Тут Ипполита возьми: станет Приапом[27] и он.

        Ты меня ростом пленишь: героиням древним подобна, —

        Длинная, можешь собой целое ложе занять.

35   Эта желанна мне тем, что мала: прельстительны обе.

        Рослая, низкая — все будят желанья мои.

        Эта не прибрана? Что ж, нарядившись, прекраснее станет.

        Та разодета: вполне может себя показать.

        Белая нравится мне, золотистая нравится кожа;

40   Смуглой Венерой и той я увлекаюсь подчас.

        Темных ли пряди кудрей к белоснежной шее прильнули:

        Славою Леды была черных волос красота.

        Светлы они? — но шафраном кудрей Аврора прельщает…

        В мифах всегда для меня нужный найдется пример.

45   Юный я возраст пеню, но тронут и более зрелым:

        Эта красою милей, та подкупает умом…

        Словом, какую ни взять из женщин, хвалимых в столице,

        Все привлекают меня, всех я добиться хочу!

VI

        Днесь попугай-говорун, с Востока, из Индии родом.

        Умер… Идите толпой, птицы, его хоронить.

        В грудь, благочестья полны, пернатые, крыльями бейте,

        Щечки царапайте в кровь твердым кривым коготком!

5     Перья взъерошьте свои; как волосы, в горе их рвите;

        Сами пойте взамен траурной длинной трубы.

        Что, Филомела, пенять на злодейство фракийца-тирана?[28]

        Много уж лет утекло, жалобе смолкнуть пора.

        Лучше горюй и стенай о кончине столь редкостней птицы!

10   Пусть глубоко ты скорбишь, — это давнишняя скорбь.

        Все вы, которым дано по струям воздушным носиться,

        Плачьте! — и первая ты, горлинка: друг он тебе.

        Рядом вы прожили жизнь в неизменном взаимном согласье,

        Ваша осталась по гроб долгая верность крепка.

15   Чем молодой был фокидец Пилад для аргосца Ореста,

        Тем же была, попугай, горлинка в жизни твоей.

        Что твоя верность, увы? Что редкая перьев окраска,

        Голос, который умел всяческий звук перенять?

        То, что, едва подарен, ты моей госпоже полюбился?

20   Слава пернатых, и ты все-таки мертвый лежишь…

        Перьями крыльев затмить ты хрупкие мог изумруды,

        Клюва пунцового цвет желтый шафран оттенял.

        Не было птицы нигде, чтобы голосу так подражала.

        Как ты, слова говоря, славно картавить умел!

25   Завистью сгублен ты был — ты ссор затевать не пытался.

        Был от природы болтлив, мир безмятежный любил…

        Вот перепелки — не то; постоянно друг с другом дерутся,[29] —

        И потому, может быть, долог бывает их век.

        Сыт ты бывал пустяком. Порой из любви к разговорам,

30   Хоть изобилен был корм, не успевал поклевать.

        Был тебе пищей орех или мак, погружающий в дрему,

        Жажду привык утолять ты ключевою водой.

        Ястреб прожорливый жив, и кругами высоко парящий

        Коршун, и галка жива, что накликает дожди:

35   Да и ворона, чей вид нестерпим щитоносной Минерве,[30] —

        Может она, говорят, девять столетий прожить.

        А попугай-говорун погиб, человеческой речи

        Отображение, дар крайних пределов земли.

        Жадные руки судьбы наилучшее часто уносят,

40   Худшее в мире всегда полностью жизнь проживет.

        Видел презренный Терсит погребальный костер Филакийца;[31]

        Пеплом стал Гектор-герой — братья остались в живых…

        Что вспоминать, как богов за тебя умоляла хозяйка

        В страхе? Неистовый Нот в море моленья унес…

45   День седьмой наступил, за собой не привел он восьмого, —

        Прялка пуста, и сучить нечего Парке твоей.

        Но не застыли слова в коченеющей птичьей гортани.

        Он, уже чувствуя смерть, молвил: «Коринна, прости!..»

        Под Елисейским холмом есть падубов темная роща;

50   Вечно на влажной земле там зелена мурава.

        Там добродетельных птиц — хоть верить и трудно! — обитель;

        Птицам зловещим туда вход, говорят, запрещен.

        Чистые лебеди там на широких пасутся просторах,

        Феникс, в мире один, там же, бессмертный, живет;

55   Там распускает свой хвост и пышная птица Юноны:[32]

        Страстный целуется там голубь с голубкой своей.

        Принятый в общество их, попугай в тех рощах приютных

        Всех добродетельных птиц речью пленяет своей…

        А над костями его — небольшой бугорочек, по росту,

60   С маленьким камнем: на нем вырезан маленький стих:

        «Сколь был я дорог моей госпоже — по надгробию видно.

        Речью владел я людской, что недоступно для птиц».

VII

        Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых?

        Ради защиты вступать мне надоело в бои.

        Стоит мне вверх поглядеть в беломраморном нашем театре,

        В женской толпе ты всегда к ревности повод найдешь,

5     Кинет ли взор на меня неповинная женщина молча,

        Ты уж готова прочесть тайные знаки в лице.

        Женщину я похвалю — ты волосы рвешь мне ногтями;

        Стану хулить, говоришь: я заметаю следы…