Эльбрус находит след. Рассказы о собаках

Все закричали, засмеялись, захлопали и принялись ласкать растянувшуюся на Геркином одеяле лохматую рыженькую собачку, получившую одно имя со стальным тросом.

А Герка радостно смотрел на всех этих людей, которых до сих пор считал чужими и безразличными, и не понимал: как же не заметил он, как же проглядел те большие человеческие чувства, которые так щедро выступили наружу сегодня, в незначительной, казалось бы, истории со спасённым щенком. Он чувствовал смятение и стыд при мысли, что матросам пока не за что уважать его. Он делает всё не так, как надо бы, всегда и во всём отстаёт и работу на корабле считает чужой и постылой…

Когда все разошлись, Гера тихонько пробрался к каюте боцмана и постучал. Тот сидел у стола в одной тельняшке и аппетитно макал румяные сухари в крутой, почти чёрный чай.

— Желаешь? — подвинул боцман Герке вторую кружку. — Тогда потрудись, сбегай к кипятильнику. Можно бы и молочком забелить, но молочко твоя лохматая барышня выпила, — усмехнулся он.

— Нет. Спасибо, — отказался Гера, — я просто так зашёл. — Он смутился и говорил с трудом, выбирая слова: — Я ящик сбил… Песок там для Чалки. Она ведь ещё маленькая. Может и провиниться где на палубе. Так я следить буду… Вы уж не сердитесь…

Боцман с хрустом кусал сухарь. Наконец он сказал:

— Ну что же! Ясное дело, если и сам будешь неаккуратен и собака, придётся обоих с корабля списать. Так что уж старайся.

Когда Герка ушёл, боцман вспомнил разговор, который они вместе с капитаном и старпомом вели на мостике, закрыв за собой дверь рубки, чтобы не услышал рулевой.

«Помнится, хотел ты, Антон Ильич, с корабля его списывать, этого матроса, — сказал капитан. — Утверждал — непригоден к речной службе. Дела нашего не любит. И давно бы списали, да вот старпом заступился».

Боцман вздохнул:

«Я ведь из чего исходил. — Он принялся загибать пальцы. — К приборке нерадив. Швабру в руки берёт, словно змею — мол, вот-вот она его ужалит. По уголкам за ним пройди — обязательно грязь найдёшь. Огрызается, если указание даёшь. И полагал я: труслив. Как-то падал на погрузке ящик. Так он, вместо того чтобы молодым плечом его принять, в сторонку отскочил. Хорошо, другие ребята поблизости оказались. А трусость в матросе — последнее дело. Нынче поколебал он меня. Пароход вот-вот отойти должен был, а он в такую минуту не побоялся под самое днище за щенёнком нырнуть. Может, поглядим ещё…»

«Ну, а старпом как?» — обернулся капитан к своему первому помощнику.

Высокий и плечистый старпом был ещё очень молод. Всего на семь лет старше Герки. Отношения с матросом сложились у него странные. Как-то вечером разговорились они на корме, и Герка внезапно рассказал помощнику капитана, как другу, обо всём: и о сказочном домике, и о серой церквушке, которая четырнадцать веков подряд стоит над Волгой лёгкая нестройная и не несёт в своём деревянном теле ни одного гвоздя, хитро сработанная из брёвен руками безвестных умельцев, и о причудливой, особой жизни облаков.

Иван Иванович молча, не перебивая, слушал немного наивные рассказы и с удивлением ощущал, что и сам следит за игрой облаков и сам ищет глазами весёлые домики.

И ему самому всё это, как и в первые дни плавания, кажется прекрасным и удивительным.

Поэтому, когда Гера замолчал, он тихонько сказал:

«Вёл бы ты, Петров, дневник. Хорошо ты всё это описываешь и чувствуешь».

И вдруг Иван Иванович вспомнил, что он всё же начальник этого суматошного, недисциплинированного парня, которого считают последним в команде, и поэтому он вдруг добавил гораздо строже и суше, чем хотел:

«А службу всё-таки надо исполнять добросовестно…»

Видимо не ждавший таких холодных и обычных слов, молодой матрос как-то сразу сжался, козырнул и отошёл. И для старпома сразу пропало всё очарование этого вечера и нарушилась близость, возникшая между двумя людьми, которые думают одинаково. Оба не спали в эту ночь. И ни один из них не подозревал об этом. Гера ворочался на койке, стискивая кулаки: разболтался! Домики! Облака! Дураком теперь считать будет!

А Иван Иванович, не раздеваясь, бродил по каюте и в сотый раз попрекал себя: оттолкнул парня! И почему? Начальником себя показать захотел? Или стыдно стало, что и сам помечтать не прочь?

Утром, как всегда, они официально поздоровались, попытались даже улыбнуться друг другу, но улыбки вышли натянутыми. Потом оба уже не искали встреч. А вот сейчас спрашивает капитан его, старпома…

— Старайся! — сказал боцман. — А то придётся и тебя и собаку списать с корабля.

И Иван Иванович сказал:

— Думаю, толк из него будет. А что касается дисциплины, то и сами мы, когда помоложе были, нарушали её кое в чём…

Ровесники — капитан и боцман — едва сдержали улыбку, глядя на совсем ещё детское, милое лицо старпома. А он, почувствовав это и стесняясь, как всегда, своей молодости, торопливо попросил разрешения вернуться в рубку: перекат трудный, а он — вахтенный начальник.

Двое на мостике проводили его тёплыми, понимающими взглядами. И капитан сказал: