Экзотики

Послѣ стараго мужа, болѣзненнаго брюзги и безсмысленнаго ревнивца, отъ котораго она, наконецъ, ушла, судьба никого и ничего не послала ей. Явился Герцлихъ — тоже почти старикъ. Ей было тридцать лѣтъ, ему за пятьдесятъ, но онъ, женатый и почти разведенный, такъ же, какъ и она, изображалъ собой нѣчто, чѣмъ пренебрегать было нельзя. Онъ страстно, безумно полюбилъ ее, какъ еслибы ему было двадцать лѣтъ. Для него, женившагося когда-то по разсудку, ради связей, на дочери петербургскаго сановника, баронесса была первой встрѣчей, первой любовью. Вдобавокъ, при его огромномъ состояніи, его привязанность мѣняла совершенно положеніе соломенной вдовы съ двумя дѣтьми.

Баронъ Вертгеймъ посылалъ на воспитаніе дѣтей и на прожитокъ около трехъ тысячъ. Герцлихъ могъ дать — сколько баронесса захочетъ, безъ счету.

И тридцатилѣтняя Юлія Вертгеймъ, красивая женщина, на видь двадцати-трехъ или четырехъ лѣтъ, предпочла серьезную связь съ пожилымъ богачомъ — легкимъ и банальнымъ романамъ, которые напрашивались давно. Семь лѣтъ прожила она съ Герцлихомъ, и семь лѣтъ была ему вѣрна. Онъ ее обожалъ. Она его любила и уважала.

Теперь натура заговорила и взяла свое. Когда и какъ она рѣшилась на все, ради Загурскаго, она сама не знала. Было только ясно ей самой, что она его полюбила до потери разума, забвенія всего. Почему? За что? На это отвѣчать было трудно. Еслибы баронессѣ сказали, что она за свой поступокъ сложитъ голову на плаху, — она бы не остановилась. Быть можетъ, ихъ отношенія послѣднихъ трехъ лѣтъ сдѣлали все. Онъ былъ ея другомъ. Она была для него симпатичная женщина, которыхъ «очень» любятъ, но въ которыхъ влюбиться уже нельзя. Это дразнило ее. И вотъ вдругъ, нежданно… отъ ея одного слова все стало зависѣть… Все! Осуществленіе грезъ всей жизни и осуществленіе трехлѣтнихъ мечтаній о немъ, Загурскомъ. И она полюбила его со всѣмъ пыломъ юности… Онъ былъ для нея тѣмъ же, чѣмъ она была для Герцлиха. Когда графъ явился въ Люшонѣ, а затѣмъ въ Баньерѣ, и вдругъ заговорилъ иначе, — она начала съ подозрѣнія.

Сто разъ пришло ей на умъ, что это — лукавство, ложь, притворство… Это — ея милліонъ, подаренный мужемъ. Можетъ быть! но она не хотѣла и думать объ этомъ. А всему, что пѣлъ и напѣвалъ онъ — она хотѣла вѣрить. Обманъ? Что за дѣло! Вѣдь только его слова, его увѣренья и клятвы — обманъ. А все остальное — дѣйствительность. Но это паденіе? Да! Это — гнусное преступленіе предъ обожающимъ ее человѣкомъ?.. Да. Это можетъ изъ-за пустого случая повести къ катастрофѣ? Да…

И на все, на всѣ эти ужасные вопросы баронесса Юлія отвѣчала:- да!.. трепетно и безпомощно. Эми, конечно, не знала и не подозрѣвала ничего, но лукавая и пронырливая Кисъ-Кисъ слѣдила за матерью зорко съ самаго начала, и не скоро рѣшилась повѣрить очевидности. Еще въ Люшонѣ подслушавъ, однажды, разговоръ Загурскаго съ матерью, хитрая Кисъ-Кисъ сразу все поняла.

— Ай-ай-ай! — прошептала она себѣ самой:- quel infâme! Каковъ негодяй! Вѣдь это милліонъ барона Герцлиха заставилъ его запылать, а мама — по наивности — повѣритъ. Ай-ай-ай, что дѣлать? Помѣшать, или оставить?

И Кисъ-Кисъ рѣшила покуда не впутываться не въ свое дѣло, чтобы какъ-нибудь не прозѣвать чего-либо въ своемъ дѣлѣ, гораздо болѣе важномъ. А дѣло самой Кисъ-Кисъ шло блестящимъ образомъ.

Герцогъ Оканья исполнилъ обѣщаніе, данное въ Парижѣ, и присоединился къ нимъ въ Пиренеяхъ на все лѣто.

Здѣсь, въ Баньерѣ, герцогъ и Кисъ-Кисъ почти не разставались. Всякій день они верхомъ отправлялись въ окрестности; сначала дѣлали маленькія прогулки, не далѣе деревушки Астэ, или мѣстечекъ, лежащихъ по желѣзной дорогѣ на Тарбъ; но, затѣмъ, понемногу, они стали дѣлать болѣе дальнія прогулки. Баронесса разрѣшила маленькія экскурсіи уже не верхомъ, а въ экипажѣ, лишь бы только они возвращались къ вечеру.

Однако, однажды они не вернулись. Они отправились въ Лурдъ, конечно запоздали, и баронесса получила двѣ депеши: одну отъ дочери, другую отъ герцога, извѣщавшихъ, что они ночуютъ въ Лурдѣ въ разныхъ гостинницахъ, для большаго соблюденія приличія.

«Хотя, — прибавлялъ герцогъ въ своей депешѣ,- въ мои годы и при лѣтахъ mademoiselle Лины мы бы могли остановиться и въ одномъ отелѣ».

Баронесса была, очевидно, слишкомъ поглощена своимъ роковымъ положеніемъ, чтобы обращать достаточно вниманія на все, что творила ея дочь. Она въ буквальномъ смыслѣ потеряла разумъ и ходила какъ бы въ припадкѣ лунатизма.

Загурскій, знававшій «mille е tre», былъ все-таки если не увлеченъ, то тронутъ любовью этой женщины, — настолько была она беззавѣтно и безгранично увлечена. До обоготворенія его и забвенія всего, что не онъ.

— Это уже не осень, золотистая, теплая, тихая… — говорилъ онъ ей шутя. — Развѣ не въ Европѣ, а въ Сахарѣ…

Однако, изрѣдка баронесса замѣчала дочери по поводу герцога:

— Amuse-toi, Kiss-Kiss, mais prends garde.

— Oh, chère maman! Это не мнѣ надо говорить. Вотъ еслибы отецъ или мать герцога были живы, то хорошо бы сдѣлали, еслибы сказали ему теперь:- Amuse-toi, Feman, mais prends garde…

— Ты воображаешь, что онъ въ тебя влюбленъ?

— Не воображаю, а знаю и вижу.