Экзотики

— Да. Да. Дайте. Я васъ буду умолять. Я не отстану… И вы кончите согласіемъ. Но начинать говорить, не имѣя заранѣе вашего слова, что вы поможете — ужасно.

И лицо Герцлиха, старое, осунувшееся, худое, стало вдругъ настолько печально, что Рудокоповъ вдругъ выговорилъ:

— Все… Почти все… Все, что могу — сдѣлаю. Даже больше того, что могу. Въ этомъ даю честное слово.

— Помните же… Больше того, что можете.

И, помолчавъ, Герцлихъ заговорилъ:

— Адріанъ Николаевичъ! У меня есть другъ, близкій человѣкъ, больше, чѣмъ другъ… Этотъ человѣкъ, вслѣдствіе одной причины, не хочетъ жить… Не можетъ… Онъ слишкомъ страдаетъ… А человѣческая натура слаба… мученій долго не переносить. Мы знаемъ, что люди часто изъ-за физическихъ страданій пускаютъ себѣ пулю въ лобъ, чтобы ихъ прекратить… Каково же, если человѣкъ изнываетъ отъ нравственныхъ мученій… И вотъ, этотъ близкій мнѣ человѣкъ рѣшилъ покончить съ собой. Для этого онъ избралъ ядъ… Почему? Чтобы всячески скрыть отъ людей, что онъ кончилъ самоубійствомъ, чтобы оно не вызвало пересудовъ и клеветъ, и не пало какъ-нибудь на кого-либо изъ остающихся на свѣтѣ… Револьверъ слишкомъ громокъ… Онъ думалъ не разъ начать заряжать револьверъ и нечаянно, по неумѣнью владѣть оружіемъ, выстрѣлить въ себя… Но куда?.. Какъ?.. А если неудача? Если онъ останется живъ… Второе самоубійство, вѣрное — уже не можетъ быть случайностью… и станетъ подозрительно. Итакъ, этбму человѣку, нуженъ ядъ, но такой, чтобы его и не подозрѣвали въ умершемъ… Нуженъ врачъ, который бы былъ домашнимъ врачомъ, и не допустилъ бы вскрытія тѣла… своимъ энергическимъ протестомъ. Наконецъ, нуженъ въ этомъ врачѣ человѣкъ честный, который никогда никому… Слышите ли вы… Понимаете ли вы… Никогда! Никогда! Ни черезъ пятьдесятъ лѣтъ… Никому! Ни даже первому другу, ни женѣ своей… Онъ не скажетъ того, что знаетъ. Наконецъ, нуженъ во врачѣ этомъ другъ вѣрный и честный, который, получивъ письмо, продержитъ долго въ карманѣ и передаетъ по адресу. Ну-съ, вотъ… Могу ли я васъ, Адріанъ Николаевичъ, рекомендовать этому несчастному человѣку?..

Герцлихъ смолкъ и тревожно глядѣлъ въ лицо доктора. Рудокоповъ сидѣлъ понурившись и, наконецъ, вздохнулъ тяжело.

— Это ужасно, баронъ!

— Я не говорю, что это легко доброму человѣку и честному медику… Но вѣдь я и обращаюсь нарочно къ тому, кому это трудно. Къ тому, которому это все будетъ легко, я обратиться не могу. Потому что такому будетъ тоже легко разболтать или… украсть нѣсколько милліоновъ. Несмотря на мое обширное знакомство, несмотря на то, что я имѣю очень вѣрныхъ и преданныхъ мнѣ людей, въ этомъ дѣлѣ я не рѣшаюсь на нихъ положиться. Нужна абсолютная тайна. А это людямъ не подъ силу.

Наступило снова молчаніе.

— Неужели иного исхода нѣтъ… — тихо проговорилъ Рудокоповъ, и тотчасъ прибавилъ: — Простите… Это глупая фраза. Но она у меня вырвалась въ виду… ужаса положенія.

— Да. Да, докторъ. Ужасно! Ужасно!.. Я днемъ и ночью повторялъ эти слова… Выдумывалъ якорь спасенія, выдумывалъ даже соломинку… Есть соломинка, которая спасаетъ утопающихъ. Я видѣлъ это въ моей жизни… Но я не нашелъ ничего… У меня было двѣ любви въ жизни. Одна — къ Богу. Другая — къ его творенію, женщинѣ… Были двѣ вѣры… въ Праведнаго Бога и въ правду, честь этой женщины. Бога для меня вдругъ не оказалось, потому что существо это оказалось твореніемъ дьявола, исчадіемъ ада. Міръ Божій разрушился вокругъ меня. Исчезъ. Я не знаю — гдѣ онъ. Страшная пустота обступила меня… Страшная тьма налѣзла отовсюду. Я уже умеръ, но мучаюсь. Я хочу такъ умереть, чтобы не мучиться… Помогите мнѣ. Помогите.

Герцлихъ оперся локтями на письменный столъ и положилъ лицо на руки. Все его плотное туловище вздрагивало… Онъ глухо рыдалъ. Рудокоповъ всталъ и началъ ходить по комнатѣ, ошеломленный и тронутый до глубины души.

— Дайте мнѣ подумать, — тихо выговорилъ онъ, наконецъ. — Дайте мнѣ привыкнуть къ мысли, что я попаду въ палачи. Я далъ слово сдѣлать больше, чѣмъ могу… Ну, вотъ, стало быть… я обязался.

Послѣ нѣсколькихъ мгновеній молчанія, Герцлихъ, наконецъ, сдержалъ себя, поднялся съ совершенно измѣнившимся лицомъ и протянулъ руку.

— Благодарю васъ… Надѣюсь на васъ. Мнѣ не стыдно того, что вы сейчасъ видѣли… Не стыдно, потому что вы, а не иной кто — свидѣтель. Это доказываетъ, насколько я васъ уважаю и даже люблю. Надѣюсь черезъ дня три имѣть отъ васъ отвѣтъ… У меня же…

Герцлихъ запнулся. Голосъ его упалъ, и онъ выговорилъ хрипливо:

— У меня все готово.

Рудокоповъ простился и быстро вышелъ подъ самымъ гнетущимъ впечатлѣніемъ.

«Несчастный. Вотъ судьба хорошихъ людей!.. И котораго я уже вижу!.. Что же это? по новой пословицѣ: не родись уменъ, не родись богатъ, а родись… жуликъ! И все остальное тебѣ, мошеннику, приложится. Но что же случилось»?

XXII