Экстр

— Итак, ты знаешь, — сказал Эде, всматриваясь в полные странного света глаза Данло. — Но откуда? Как ты можешь это знать?

Данло опустил глаза на пыльный пол храма. Шесть лет назад, в темном коридоре невернесской библиотеки, он вот так же заглянул в свою глубокую память, и чудодейственное умение складывать целое из мельчайших фрагментов впервые расцвело в его сознании. Но как мог он объяснить это свое странное и таинственное свойство компьютеру?

— Откуда вообще берется знание? — сказал он. — Откуда мы знаем то, что знаем?

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил на этот твой вопрос, Данло ви Соли Рингесс? Моя программа содержит ответы на все знаменитые философские заморочки человечества.

Данло, ошарашенный этим предложением, медленно покачал головой и улыбнулся.

— Меня часто интересовало, что может знать компьютер. Что подразумевают Архитекторы и программисты, говоря, что компьютер «знает».

— Значит, ты не принадлежишь к школе, признающей, что ИИ-программы способны дать компьютеру самосознание? Ты в это не веришь?

— Верить — это не для меня. Я хотел бы знать.

— Следовательно, ты сомневаешься в том, что я обладаю таким же сознанием, как и ты…

— Да. Мне жаль, но я сомневаюсь.

— Ты сомневаешься — и все же стоишь здесь и говоришь со мной, как если бы я обладал таким же сознанием, как любой человек.

— Да, верно.

Эде улыбнулся своей ехидной улыбкой и спросил:

— Если бы ты закрыл глаза, то знал бы; что говоришь с компьютером?

— Выходит, это единственный тест на степень сознания?

— Этот тест освящен временем, разве нет? Древний бродячий тест.

— Это верно, но ведь есть и другие?

— Какие, например?

Данло со вздохом повернулся и пошел обратно в медитационный зал. Пройдя мимо приборов и стенда с флейтами, он остановился у голубой розы под стеклянным колпаком, на которую еще прежде обратил внимание. Снова улыбнувшись своему святотатственному акту, он прижал ладони к стеклу, поднял куполообразный футляр и осторожно поставил его на пол. Потом взял розу за стебель, твердый, почти как деревяшка, и поднял ее на вытянутой руке, желая рассмотреть этот символ невозможного при свете. Ее лепестки голубели нежно, как у снежной далии. Посмотрев на цветок, Данло вернулся с ним в контактный зал. Эде, паря в воздухе, наблюдал за ним с большим подозрением.

— Видишь этот красивый цветок? — спросил его Данло.

— Естественно. Зрение у меня хорошее.

— Возьми ее, — предложил Данло, протягивая ему розу.

Голограмма протянула ему навстречу свою ручонку, но бесплотные пальцы, охватив цветок, только осветили голубые лепестки еще ярче.

— Этого я, разумеется, не могу.

— Верно, не можешь. — Данло с грустной улыбкой погладил пальцем лепестки, прохладные и нежные, как шелк. — А жаль.

— Почему жаль?

— Потому что тебе очень трудно понять, реален этот цветок или нет.

— На вид он реален.

— Да, — признал Данло, рассматривая тоненькие прожилки на цветке.

— Тем не менее я прихожу к выводу, что цветок искусственный. Было бы слишком трудно сохранить настоящий цветок живым в этом храме — даже в клариевой холодильной камере, даже в криддовом контейнере.

Данло снова потрогал розу, и клетки его кожи, соприкоснувшись с шелковой гладкостью лепестков, сказали ему, что она ненастоящая.

— Верно, цветок искусственный, — сказал он.

— Вот видишь — мы оба это знаем.

— Нет. Я знаю, а ты нет. Ты пришел к этому с помощью дедукции.

— Не вижу разницы.

— Эта разница вмещает в себя всю вселенную.

Лицо Эде стало непроницаемым, и он умолк впервые за весь разговор.

— Говорить с компьютерным изображением — все равно что смотреть на искусственный цветок, — продолжал Данло. — На вид ты тоже реален, но…

— Но что?

— Я не могу потрогать тебя. Твое сознание. Твою душу.

— Я так же реален, как и ты, — помолчав, возразил Эде.

— Нет. Ты всего лишь программа, руководящая движением электронов в схемах твоего мозга.

— Мое сознание ни в чем не уступает твоему.

— Но как же это возможно?

— У меня такое же сознание, как у всякого человека.

Жизнь сознается через боль, вспомнил Данло. Глядя на разноцветные огоньки, составляющие лицо Эде, он задумался над этим изречением, столь близким его сердцу. Это и есть мой личный тест на степень сознания, понял он: способность чувствовать боль.

Он сказал об этом Эде, и тот ответил:

— Есть разные виды боли.

— Да. — Данло зажал рукой глаз, борясь со знакомой, прошивающей голову болью. — Но боль — всегда боль. Она всегда… ранит.

— Когда-то я был человеком, во многом похожим на тебя, — напомнил Эде. — И страдал от физической боли, как всякий человек. Когда я поместил свой разум в компьютер и покинул тело, я думал, что избавился от боли навеки. Но духовная боль сильнее физической. Бесконечно сильнее.

— Я это уже слышал.

— Думаешь, это не больно — покинуть свое тело и преобразиться в световые штормы своего компьютера?

— Откуда мне знать?

— Думаешь, я не страдал три тысячи лет от страха потерять какую-то важнейшую часть моего человеческого «я» — потерять себя — в этой огромности?

— Я не знаю.

— А когда я раз за разом сокращал себя в своей битве с Кремниевым Богом — по-твоему, это самоурезание не приносило мне мучений?