Экстр

— Ты уже давно знал, да?

— Да, — признался он.

— О, Данло, почему же ты мне не сказал?

— Есть вещи, которые нельзя сказать. Их можно только прожить. Или вспомнить.

— Как мое рождение. Мое подлинное рождение. И все время до того, как я очнулась в том другом доме.

— Ты его вспомнила, это время?

Тамара взглянула в сторону дома, который был точной копией такого же дома где-то в другом месте этой Земли.

— Я вспомнила чересчур много — и все-таки недостаточно.

— Но ты знаешь… как началось твое существование?

— Кое-что я помню. — Она взглянула на него через три фута бурлящей воды грустными, но полными жизни глазами. — Но есть слишком много такого, что я начинаю понимать только сейчас.

— Пожалуйста, расскажи мне об этом.

— Есть вещи, о которых нельзя рассказать, — напомнила она. — Например, моя жизнь. Вся моя прекрасная, такая короткая жизнь.

— Пожалуйста, расскажи мне о своей благословенной жизни.

Ее жизнь, положим, была не более прекрасна или благословенна, чем любая другая жизнь, — только гораздо короче, чем у обычного взрослого человека. Тайна жизни в том, что она всегда кажется слишком короткой — как для бабочек-однодневок Старой земли, так и для золотокрылых скугарийских сенешалей, живущих порой до тысячи лет. Для всего живого время — категория непознаваемая, и Тамара никак не могла понять, как она сумела прожить так много за столь короткое время.

Ее жизнь, собственно, состояла из трех периодов. Первый был самый длинный, хотя запомнился ей хуже всего. В этот период она всего за сорок дней превратилась из оплодотворенной яйцеклетки во взрослую женщину. В голубой лагуне у ее дома на тропическом острове, в бассейне с питательной средой, который фосторские геноинженеры назвали бы амритсаром, микросборщики Тверди провели ускоренный процесс ее физического и умственного развития. Плавая в насыщенной солями воде, она усваивала сахар, липиды и аминокислоты, необходимые для ее роста. Для любого человеческого зародыша, развивающегося естественным путем в материнском чреве, этот период означает любовь, покой и океаническое блаженство, но организм Тамары развивался взрывным порядком, как неконтролируемая раковая опухоль, и она росла слишком быстро, чтобы изведать покой. Что до любви, откуда же взяться этому благословенному чувства в амритсаре с клеточными роботами и органическими веществами, которые Твердь набухала в несколько миллионов литров соленой воды?

В этот долгий и одинокий период, без всякой клеточной связи с иным живым существом, ей, наверное, было бы лучше оставаться в бессознательном состоянии. Большую часть времени Тамара в нем и пребывала, но иногда ей снились сны — а иногда, открывая глаза при ярком свете, струящемся сквозь голубые воды лагуны, она почти сознавала, как Твердь насыщает ее бурно развивающийся мозг талантами, ощущениями, знаниями, памятью и планами. В те редкие моменты прозрения, которые озаряют людей подобно падучим звездам, она почти сознавала, кто она и зачем Твердь призвала ее к жизни. Но она была еще не вполне человеком, и ей, чтобы осознать себя Тамарой Десятой Ашторет из Невернеса, нужно было дождаться, когда Твердь внедрит в нее память реальной Тамары.

Это произошло в третий период ее жизни, когда ее перенесли в дом у лагуны. Для нее этот период стал по-своему самым странным и прекрасным временем, полным любви и чудес. Меньше чем за сутки Твердь ввела ей память Тамары — вернее, информацию о Тамаре, взятую Ею из памяти Данло. Из-за ускоренности этого процесса и растяжения времени — почти такого же, как в черной дыре, — новой Тамаре показалось, что она прожила за эти сутки целую жизнь. Для нее не имело значения, что память о темно-синих глазах Данло и его игре на флейте принадлежит не ей. Для нее не имело значения — в то время, — что она помнит жизнь, которую в реальности не прожила. Все это не имело значения, ибо, когда она пробудилась у себя в каминной с воспоминанием о дистиллированной и соленой воде, сфабрикованным Твердью, ее любовь к Данло возродилась вместе с ней.

Это было чудом ее жизни, реальной жизни, которую она провела с Данло в доме на холодном северном берегу. Это было чудом любви. Она испытывала к Данло самую настоящую, подлинную любовь. В некотором смысле ее создали только ради него, чтобы любить его одного, и она осознавала это как одну из своих главных целей. Вся ее жизнь представлялась ей продолжительным тайным заговором с целью свести их вместе, чтобы они целовались, обнимались и творили чудо своей любви. Не имело значения, что третий период этой жизни был сплавом нереального с реальным. Период ее роста и период ее любви сливались для нее в одно долгое, счастливое, золотое время. Оно растянулось для нее на всю ее жизнь, и она надеялась, что оно будет длиться вечно. Надеялась до того, как начались сны и Данло настоял, чтобы она пережила заново момент своего рождения.