Экстр

Что случилось с Малаклипсом, носящим два красных кольца? Разлучила ли Твердь этих двоих, чтобы испытать каждого на свой лад? Загадывала ли она Малаклипсу стихи — или ему пришлось встретиться где-то на другом берегу с тигром, не имея при себе ничего, кроме ножа? Данло тревожила мысль, что воин-поэт находится на одной с ними планете. Еще больше его беспокоило, что Шиван выдержал испытания Тверди и задал ей вопрос, который намеревался задать он сам. Шиван определенно спросит, где можно найти Мэллори Рингесса. Тамара намекнула, что у Шивана есть свои причины повидать его. Может быть, Шиван просто надеялся узнать у него, как применять Великую Теорему и бороздить галактику по своему усмотрению, а может быть, у него имелись и другие причины.

Иногда, заглядывая в будущее и прозревая страшную красоту двух жизней, его и своей, Данло боялся за отца. Порой это становилось самой серьезной из его забот, хотя подобное беспокойство о судьбе бога казалось Данло абсурдом. Если Мэллори Рингесс действительно бог, разве не в его силах держаться подальше от пилотов, воинов-поэтов и прочих человеческих особей? Иначе зачем было ему покидать Невернес в то время, когда его слава затмевала солнце? Нет, отец, конечно, не даст себя в обиду — особенно какому-то воину-поэту. Боги не терпят никакого насилия над своей божественной сущностью. Они смеются над людским самомнением. В их воле любить людей или убивать их; иногда, как в случае с Тамарой, они даже простирают свои невидимые длани, чтобы исцелять людей от их недугов. Богиня по имени Твердь, например, любит испытывать людей при помощи ножей, стихов и обещаний лучшей жизни. Тамара, вертя в руках пустую чашку, намекнула, что Твердь делает это, чтобы раскрыть возможности человека. Но кто может знать это наверняка? Может ли Данло сказать, зачем его испытывают — и подвергается ли он испытанию сейчас, в это самое время, когда он пьет мятный чай с благословенной женщиной, возвращенной ему Твердью?

— Я рад, что Твердь привела тебя сюда, — сказал он наконец, поставив чашку и улыбнувшись. — Ты снова ожила и кажешься такой счастливой.

— Я и правда счастлива — разве нет?

— Да, конечно. Но меня все это озадачивает.

— Почему?

— Когда Твердь требовала, чтобы я убил ягненка там, на скалах, Она пообещала, что поможет мне найти тебя. Что вернет тебе память. Но ведь я не убил ягненка. Я не смог.

Тамара отодвинула в сторону чайный поднос и с безупречной грацией мастер-куртизанки придвинула свою подушку к Данло. Теперь она сидела вплотную к нему, выпрямив спину и скромно скрестив ноги под длинным платьем. Глядя на Данло, она взяла его руки в свои. Их глаза соприкоснулись, и Данло вспомнил, что это прикосновение — одна из древнейших позиций эротической йоги. Он чувствовал на лице дыхание Тамары, теплое, мягкое, пахнущее мятой и медом. Он помнил, как прежде они часами дышали вместе, синхронно впуская и выпуская холодный свежий воздух. Были ночи, когда они дышали друг в друга, перед огнем, глаза в глаза — а если не могли больше выдержать, смыкали губы и тела в самом глубоком из всех слияний.

— Может быть, Твердь все это делает из сострадания, — сказала Тамара.

— Возможно.

— Неужели в это так трудно поверить?

— Сострадание… Алалои выражают это понятие словом «анаслия» — «страдание вместе». Но зачем богам разделять чьюто боль?

— По-моему, богиня исцелила меня ради тебя.

— Ради меня? Но зачем?

— Не знаю.

— Но если Твердь в самом деле так сострадательна, почему же Она не вылечила тебя из сочувствия к тебе?

— Может быть, Она так и сделала — но мы можем только догадываться о Ее потаенных целях.

— Я должен догадаться. Должен понять, в чем состоит мое испытание.

Тамара сжала его руки.

— Если это правда испытание, то ты, возможно, должен просто показать, что способен принимать дары свободно, не мучаясь сомнениями. Не задумываясь о том, чего не знаешь.

— Но я знаю так мало.

— Ты знаешь, что я здесь, разве нет?

— Да. — Данло странно, с полуулыбкой, посмотрел на нее. — Ведь это ты, правда?

Вместо ответа она провела длинным ногтем по его разбитым костяшкам, как часто делала до того, как потеряла память, и сказала с тихим смешком:

— Кажется, я теперь почти такая же, как была, когда мы встретились в солярии Бардо. Та же, кому ты подарил жемчужину здесь, в этом доме — помнишь?

— Помню ли я? А ты — помнишь?

— Я помню все, Данло.

— Правда?

— Я помню, как мы пообещали друг другу, что поженимся.

— Я тоже помню.

Когда он сказал это, она притянула его руку к себе и прижала к своей груди над самым сердцем. Сквозь мягкую ткань платья он чувствовал что-то круглое и твердое, почти как орех, — он хорошо помнил, что это такое.

— Видишь, я до сих пор ее ношу, — сказала Тамара.

Встав, она медленно расстегнула пуговицы, и илатье упало на пол. На ее груди висела жемчужина. Матово-черная, с пурпурными и розовыми бликами, она великолепно контрастировала с белизной кожи.

— Да, я вижу, — сказал Данло.