Экстр

Ягненок смотрел на нож в его руке так, словно знал, что будет дальше. Он смотрел на Данло одним черным глазом, маленький, беспомощный ягненок, обреченный умереть в багровом извержении собственной крови. Эту судьбу ничто не могло отвратить. Ягненок был бы легкой добычей для любого рыщущего по берегу хищника, а если бы ему посчастливилось избежать зубов и когтей, он все равно умер бы голодной смертью без материнского молока. Он умрет так или иначе, и скоро, так почему бы Данло не облегчить ему этот переход быстрым ударом ножа в горло? Это так просто. В своей дикой юности Данло охотился и убивал животных сотнями — такой ли уж это. будет великий грех, если он один-единственный раз нарушит ахимсу и принесет ягненка в жертву? Что значит смерть одного обреченного животного против его собственной жизни, против обещания вернуть Тамару, против долгих лет любви и счастья, против детей, с которыми он будет играть у своего очага? Так ли уж это дурно — убить ради такой жизни?

Ты создан, чтобы убивать, мой тигр, мой прекрасный и опасный воин. Бог создал вселенную, и Бог создал ягнят. А теперь ты должен задать себе один первостепенный вопрос: «Та ли рука, что создала агнца, создала и меня?»[2]

Данло посмотрел на нож в своей руке. Видеть — значит быть свободным, подумал он. Видеть то, что я вижу. Вглядываясь в себя, он испытывал странное убеждение, что его воля способна возобладать и над осколочником, и над сталью, над ненавистью, над болью и даже над ним самим. Он вспомнил причину, по которой принял обет ахимсы. В фундаментальном смысле его жизнь и жизнь ягненка — это одно и то же. Данло сознавал единство их душ, и это сознание было для него и проклятием, и благословением. Ягненок блеял, дрожал и смотрел ему в глаза. Убить его было все равно что убить себя, и Данло отчетливо понимал, что такое самоубийство: единственный грех, которого жизнь не допускает. Убить ягненка значило бы отнять у жизни нечто чудесное, более того — причинить ей великую боль и вызвать великий ужас. Этого Данло сделать не мог, хотя его любимая Тамара представлялась ему так ясно, что он едва удерживался от крика, от жалобы на жестокость мира.

Он смотрел на ягненка, чей дикий глаз пылал в белой шерсти, как черный уголь. От радости, что освободился от страшного искушения Тверди, Данло стал смеяться — тихо, угрюмо и дико. Всякий, кто увидел бы, как он смеется и плачет на полузатопленной скале, счел бы его безумцем, но единственными свидетелями этого внезапного взрыва эмоций были чайки, крабы и ягненок. Данло еще долго стоял так, изливая в смехе свою дикую радость и глядя на ягненка. Потом море, подняв столб соленых брызг, перехлестнуло через скалу, залило ему сапоги и лизнуло в живот. От прикосновения ледяной воды у Данло захватило дыхание, и он чуть не упал. Когда волна отхлынула назад, он бросился к ягненку, зажав нож покрепче, чтобы не выскользнул. Взмахнув ножом, он в один миг, момент чистой свободы воли, перерезал стягивающий ягненка шнур. Сделав это, он размахнулся и зашвырнул нож в море. Тот сразу исчез среди черных волн, а Данло устремил взгляд в черное небо за Соборной скалой, ожидая молнии и грома.

Ты сделал свой выбор, Данло ей Соли Рингесс.

Другая волна, поменьше, разбилась о ноги Данло, протянувшего раскрытую ладонь к ягненку. Он подумал, что если Твердь поразит его смертью прямо сейчас, то ягненок все равно умрет здесь, на скале, — или утонет, когда прилив унесет его в море.

Ты выбрал жизнь и таким образом выдержал первое испытание.

Ягненок, дрожа и блея, поднялся на ноги и ткнулся носом в руку Данло. Стоя на своих трясущихся ножках, он явно не решался прыгнуть в прибывающую воду. Данло, собравшись доставить его на берег, задержался на миг дольше необходимого, ибо не сразу поверил громовым, падающим с неба словам.

Я уже сказала тебе, что это был тест на свободу воли. Если бы ты не подтвердил свою преданность ахимсе и не освободил ягненка, мне пришлось бы убить тебя за измену себе самому. Ты волен спасти ягненка, мой воин, если сумеешь. И себя волен спасти, если такова твоя воля.

Данло потрогал глаза и нос ягненка, погладил жесткую мокрую шерстку у него на голове. Ягненок на удивление охотно позволял себя трогать, блеял и жался к Данло. Взять его на руки оказалось совсем не трудно. Барашек весил немногим больше младенца. Прижимая его к себе одной рукой, а в другой держа палку, Данло двинулся по скале к берегу.