Экспедиция в один конец

— Главное сейчас, — перебил Каменцев, — договориться о всех видах моих работ и услуг. Чужой кровью я свои долги покрывать не намерен. Такой уж я чистоплюй. И попрошу говорить мне "вы".

— Я понял. — Бандит встал со стула. — Твердо обещаю: ни к каким силовым акциям лично вы на всем протяжении своей будущей биографии наемного труженика отношения иметь не будете. Чем гарантируется такое обещание? Простыми соображениями. В такого рода делах на вас может положиться лишь идиот. Вы в них — профан и неумеха. А у меня и без того достаточно кадров, которые влепят кому надо пулю в лоб не просто умело, но и с удовольствием. Ну–с, пишите записочку Наде… — Подал Каменцеву чистый лист. — Так, мол, и так, дорогая, срочно покидаю тебя на недельку, еду в Питер, скажем, за надежными документиками, обязательно позвоню. Ключи беру с собой. Ключи‑то есть?

— Есть, — отозвался Каменцев враждебно.

— Тогда собирайся, милый. Через три часа — самолет…

— А паспорт? Нужен же паспорт…

— Открою секрет: самолет военный… А у военнослужащих паспортов нет. Военный же билет тебе организуем, это — как "здрасьте". Еще вопросы?..

— Вы ничего не сказали о необходимости соблюдения мной правил примерного поведения.

— Хотите окончательно допортить себе настроение? Как будет угодно… Бежать вам некуда. И не к кому. Все вероятные финты закончатся тюрьмой. А в тюрьме закончат вас. Это — закон. Поскольку теперь вы — в команде. И финт — уже не финт, а предательство. Поверьте, мне неприятно говорить вам все эти слова, но в вашем случае приемлем лишь один метод — грубый шантаж.

— Знаете — что? — грустно сказал Каменцев. — Мне жалко вас… Честное слово — жалко! Обреченное на погибель существо… Пыжащееся в гнусностях ради сытости своей оболочки. А за оболочкой — вакуум.

— Почему — вакуум? — удивился собеседник. — Там скорбь… О загубленной душе. И ничуть тебе меня не жалко, скотина ты лживая… Ненависть твоя беспомощная и трусливая — в тебе скулит… Проходили!

СЕНЧУК

В среду, как было условлено, Сенчука принял большой начальник Росморфлота Иван Алексеевич.

Войдя в министерский кабинет, Сенчук, бегло оглядев новенькие, закупленные явно с недавних прибылей, лакированные столы с телефонами и дутые кожаные кресла, поймал себя на той мысли, что ничуть не завидует холеному бюрократу со всей его властью, персональной машиной и социальной значимостью. Да и разве можно было назвать жизнью высиживание в казенных стенах, бесконечные совещания, звонки, монотонную вереницу дней, наградой за преодоление которых служили лишь сомнительные по нынешним временам номенклатурные привилегии и краткий отпуск на каком‑нибудь турецком побережье в ячейке отеля с видом на куцый курортный пляж.

Правда, сидя в этаком ослепительном кабинетике, можно было изрядно подзаработать, но разве сумеет распорядиться большими деньгами пропитанный желчью чинуша так, как способен настоящий мужчина? Купит себе шпак машину с удобным для выращенного геморроя кожаным или бархатным сиденьем, оснащенным подогревом, построит дачку, приобретет барахла, и на том фантазия его иссякнет.

И так — до пенсии. До костыля и возможности поглощать лишь овсяную кашку. А какой смысл, спрашивается, лелеять плоть, способную переваривать лишь пресную кашку? Для того, чтобы подготовиться к тяготам грядущего бестелесного существования? Так начать приноравливаться к нему можно и на месте прибытия в вечность, коли уж она так и так суждена! Избегнув безрадостных тренировок и упущений радостей!

И потому он, Георгий Романович Сенчук, коли выгорит козырное дело, возьмет яхту, устроит на ней жилище царское, наймет толковый экипаж и будет ловить морскую живность у берегов Флориды, продавая ее в рестораны и в магазины. Не за наживу, ради успокоения себя, как полезного члена общества гуманоидов и не очень, и ради общества, должного почитать его своим полезным членом.

На креветках миллионов не наживешь, а жить надо жуя креветки и на миллионах сидя!

Весело доживет он грешный свой век! А уж девок сладких на этой яхте перебывает — без числа!

И, как думалось Сенчуку, никто бы из кабинетных начальников, к дойной государственной корове приставленных, вожделений его, романтически–бесшабашных, не разделил. Но вот на смертном одре — ох и позавидовали бы ему начальнички, пресненькую свою жизнь по дням однообразным и гаденьким перебирая! Да и какие бы дни им вспомнились? Разве редкие минуты скоротечного человеческого счастья.

А было ли оно у него?

Да!

И тут же в памяти всплывала Куба: сиреневое море, темнокожие красотки, хороший ром…

В ту пору три месяца "Скрябин" стоял на ремонте в порту Гаваны. Дни блаженства и отдохновения! Каждый — как неповторимая жемчужина в ожерелье туземной царицы!

Но тогда он был скован идиотскими обязательствами службы, расписанием и дисциплиной, тогда этот праздник жизни являлся случайной подачкой судьбы и истаивал на глазах, а вот теперь следовало сделать его обычной повседневностью. И он сделает это!