Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях

Мерри скоро почувствовала, что общество матери ей в тягость, а ее разговоры наводят тоску. Мерри по сути вела все домашнее хозяйство и выполняла всяческие прихоти гостей, нескончаемой вереницей приходивших выразить сочувствие. Она страшно устала от них, но даже и это оказалось ей под силу вынести. Она же раньше никогда не знала, как это бывает, когда в доме оплакивают покойника, и решила, что так оно и должно быть.

Ей было спокойно только в компании Лайона. Ему исполнилось тринадцать и он, хотя и был по-прежнему туповат, временами проявлял блестящее остроумие, что забавляло ее. К тому же они пришли к молчаливому взаимопониманию, наблюдая каждый вечер за театрально-фальшивыми стенаниями Элейн о добром человеке, по которому она носила траур. Он ведь был совсем не таким, как она его во всеуслышанье аттестовала, — равнодушный отец, а с недавних пор еще распутник и пьяница. В последние же годы он даже не скрывал своего полнейшего безразличия к Элейн.

Мерри все могла бы стерпеть, если бы не три «гарпии», которые каждый вечер поодиночке или сразу все вместе навещали Элейн, чтобы вместе помолиться и погоревать с ней об усопшем. Мать странным образом избегала всяческих объяснений, не отвечала на вопросы, и Мерри никак не удавалось склонить ее к откровенному разговору об этих пришелицах. Но вот как-то совершенно случайно Элейн приоткрыла завесу тайны: однажды вечером, когда они покинули ее, она спросила у Мерри:

— Ты веришь в жизнь после смерти?

— Не знаю, мама, — ответила она, стараясь не обидеть мать. Конечно, она ни во что не верила.

— А она существует, — сказала мать так, будто это было само собой разумеющимся, и таким тоном, словно сообщала Мерри, что сегодня — четверг.

Мерри пропустила это мимо ушей, но на следующий день вышел из гостиной перед самым приездом трех женщин, чтобы подслушать их разговор с лестницы. Несколько минут поговорив о том о сем, одна из них сказала:

— Сотвори вместе с нами молитву, сестра!

Мерри услышала шелест платьев: они преклонили колени, и потом до ее слуха донесся невнятный рокот голосов, читающих молитву. Это было просто невыносимо. Она убежала к себе в комнату.

Мерри поняла, что мать в ней совершенно не нуждается. А сама она не собиралась составить матери компанию в ее путешествиях в фантастический мир, который она выдумала себе для утешения, в ином же сочувствии и даже в ином обществе мать не нуждалась. И Мерри здесь уже совсем не нравилось, не нравилось, что приходится безмолвно лицезреть этот слезливый спектакль, это показное посвящение горю и религии. Но куда ей деваться? Надо еще как-то убить целых две недели, оставшихся до начала осеннего семестра в Скидморском колледже, и она уже воображала, как патетически будет выглядеть ее ранний приезд в Саратогу-Спрингс: она появится там точно сиротка, которая лишилась отчего дома. Она была уже слишком взрослой для того, чтобы напрашиваться к Джеггерсам пробыть эти две недели у них в Нью-Йорке, но еще недостаточно взрослой для того, чтобы снять номер в гостинице и провести там две недели в одиночестве. Хелен Фарнэм все еще в Европе и должна вернуться только за два дня до начала семестра в Рэдклиффской школе. А отец в Испании, снимается в «Нероне».

Фотография отца, которую она повесила над кроватью в общежитии Кейп-Кодского молодежного театра, не только подливала масла в огонь ее гнева, но, как ни странно, почему-то возбудила в ней любопытство. Она не только ничего не знала о его нынешней жизни, но и понятия не имела о их родовых корнях — единственное, что было ей известно, так это то, что бабушка все еще жива. Где-то в Монтане. И прабабушка, думала она, тоже, наверное, жива.

Методом исключения различных вариантов она пришла наконец к мысли, что ей можно было бы поехать в Монтану и, подумав об этом, поняла, что это не такая уж невозможная идея. Но не могла же она появиться нам нежданной гостьей. Насколько знала Мерри, ее отца прокляли, отлучили от семьи, лишили наследства и предали забвению. Он никогда не вспоминал о них. Но что они о нем сейчас думают? И как встретят ее?

Сэм Джеггерс, скорее всего, должен знать. Она пошла в спальню матери, плотно прикрыла дверь и позвонила Сэму Джеггерсу в Нью-Йорк. Через несколько минут их соединили.

— Здравствуйте, мистер Джеггерс, это Мерри Хаусмен.

— Привет, Мерри, как ты? Тебе нужна моя помощь?

— Я нахожусь у матери в Лос-Анджелесе. И, понимаете, какая штука, я ей больше не нужна.

— Да?

— Правда, я больше не могу этого вынести.

— Понятно, — сказал Джеггерс. — И что же ты собираешься делать? Мы хотим провести пару недель на озере Луизы. Хочешь поехать с нами?

— Вы очень добры, — сказала Мерри, — но, пожалуй, я бы навестила бабушку в Монтане. Как вы думаете, она будет рада меня видеть?

— А почему же нет?

— Не знаю. Я даже не знаю, где ее искать, — сказала Мерри.

— И вообще, она в курсе, что я существую?

— Надеюсь, да, — ответил Сэм. — Подожди минутку.

Она ждала, пока он перебирал какие-то бумаги у себя на столе и что-то нечленораздельно бормотал себе под нос.