Екклесиаст

– От верблюда, – оборвал меня собеседник. – Я, вишь ли, не лезу к управлению государством, потому что пока не превратился в кухарку и не болею снобизмом, а вот на Проповеднической ниве подрабатывать не отказываюсь. Может быть, и с тобой только ради этого валандаюсь. К сожалению, нас мало, но нужны мы пока что земле грешной, ибо не я то кто?!

Вот и подумай: Россия сейчас гибнет, задыхается от наглости американской налоговой политики и от политически наглых налогов, от узаконенного беззакония и прочей шелухи. Скоро, очень скоро у вас назначат налоги на воздух. И так же скоро в Москве исчезнут все старики, инвалиды и даже пока ещё честные философы, поэты, музыканты, художники, писатели. В лучшем случае всех станут отправлять для смиреной кончины за сто первый километр в резервацию, предназначенную для чем-то ещё недовольных, хотя обозначат всё переселением, скажем, в прекрасные таун-хаусы. А в таком таун-хаусе даже скотину зимой не держат, чтобы не подохла.

Против такого афронта мне возразить было нечего. Тем более, дела правящих миром были известны всем. Ещё Иисус Христос сказал: «судите Меня по делам Моим». Только как это я сам недопёр? Нокомильфо. Ну, да ладно. Посмотрим, что день грядущий нам готовит.

Девушки в это время не прекращали танцевать, обернувшись спинами к центру круга, где стояли ещё пять танцовщиц тоже спинами друг к другу. А на тесном пятачке, в центре танцующих, скрывалась последняя из полуодетых девиц. Её за телами остальных было не особо видно. Вернее, видно, только разглядеть нельзя. Угадывалась мощная дама в кисейных одеждах и всё. Она, кстати, и вызвала всеобщее внимание собравшихся. Многие из мужчин откровенно показывали на прячущуюся за телами подруг женщину и оживлённо обменивались по ходу мудрыми досужими мыслями.

Барабанная дробь учащалась, девушки вовсю танцевали на животах, то есть увлеклись танцами живота и увлекали за собой зрителя. Вероятно, это было начало той самой мистерии, о которой рассказывал мой гид, куда-то в одно мгновенье испарившийся. Обаятельные, совсем не грубые движения девушек, разносившийся от них по площади запах лаванды, мускуса и ландыша кружили голову собравшимся мужчинам.

Правда, среди гостей были и женщины, но те, как правило, уже не нуждались в покровителе и с деланной беспечностью смотрели на соблазнительные танцы девушек. Наблюдать со стороны поведение присутствующих дам, таких же баядерок, только на разных уровнях, оказалось для меня занятием более чем любопытным.

Тут-то я понял, что такое истинно сексуальный танец, который с экрана телевизора или с театральной сцены влияет на человека так же, как северный полюс на африканского слона. А здесь было нечто другое. Танцовщицы скользили рядом в нескольких метрах, до любой из них можно было дотронуться, ощутить тепло, скользящий по вашей фигуре взгляд блестящих глаз, запах женского тела и тут же… нет. Это, пожалуй, уже лишнее. На секунду толпа баядерок, продолжая кружиться в ритме, молниеносно скучковалась, потом распалась, разлетелась в стороны, оставив в центре тех же пятерых, за которыми ещё пряталась та – самая последняя танцовщица.

Толпа зрителей раздвинулась и от ворот скального замка к площади двое мужчин в чёрных как смоль длинных балахонах и красных тюрбанах повели белого жеребца. За красными кушаками у мужчин торчали ятаганы с золотыми рукоятями, инкрустированными драгоценными камнями. Они подвели коня к ожидавшим в центре площади девушкам, и узду приняла та толстенькая, что до сих пор пряталась в самом центре за спинами своих подруг. На голове у неё сверкала золотая диадема, украшенная не только каменьями, но и живыми розами. Новая волна мускусного запаха прокатилась над площадью.

Конь заржал, хотел, видимо, встать на дыбы, показать норов, только почему-то передумал и позволил взять себя под узду толстой танцовщице. Переступая с ноги на ногу, конь всё-таки издавал встревоженный храп, потому как не привык к близкому соседству женщин, тем более, к неожиданному запаху женских тел. А эта танцовщица схватила узду мощной рукой, так что такой силе мог бы позавидовать любой присутствующий мужчина.

Газо-розовый шлейф, покрывавший плечи красавицы, упал под ноги коня, обнажив её упитанное тело, больше почти ничем не прикрытое. Женщина что-то говорила скакуну прямо в ухо. Он, ещё недоверчиво косил на даму кровавым глазом, но уже не храпел так встревожено, хотя по напряжённому крупу у него иногда проскакивала мелкая дрожь, видная невооружённым глазом.

Четыре помощницы, подступившие с разных сторон, неожиданно накинулись на скакуна и голыми руками начали впиваться в конячью шкуру. Вероятно, у каждого животного на земле имеются нервные болевые точки: конь задёргался, встал, наконец, на дыбы, заржал, вернее, захрипел каким-то испуганным предсмертным ржанием, надеясь, что женщины сжалятся над ним. Но обычно женщины, почуяв запах добычи, не выпускают эту добычу из рук, как бы она ни билась, ни умоляла о пощаде, на то они и женщины. Недаром руки девушек умело мелькают в воздухе, как взмахи лебединых крыльев!