Эйтонский отшельник

О чем бы Эймер Босье ни размышлял, он тоже стал свидетелем случившегося, наравне с монахами и прочими гостями монастыря, когда те после окончания службы вышли из церкви через южную дверь и последовали вдоль западной стены монастыря на большой двор, разбредаясь по своим делам перед ужином. Едва аббат Радульфус вместе с приором Робертом и прочими братьями вступили на большой двор, вечернюю тишину разорвал бешеный стук копыт, раздававшийся за воротами на утрамбованной земле тракта и резко перешедший в звонкий цокот на булыжном дворе, когда в ворота без остановки проскочил черный валлийский пони, а за ним рослый серый жеребец. Всадник на сером коне оказался бородатым мужчиной, — рослый и плотный, его лицо раскраснелось не то от гнева, не то от спешки, а быть может, и от того, и от другого. Мужчина резко наклонился и схватил за повод храпящего пони, на котором прискакал мальчик. Пони-то он схватил, но никак не мальчика! Тот испуганно завопил, выпустил повод и скорее упал на землю, нежели спешился, по другую сторону от рослого всадника, и словно птичка, летящая к своему гнезду, бросился к ногам аббата, упал лицом вниз и отчаянно обхватил аббата за лодыжки, плача, рыдая и цепляясь за его черные одежды, словно боялся, что его оторвут силой, и словно никто, кроме этого облаченного в черное человека, к которому он прижался как к незыблемой скале, не мог защитить его.

На большом монастырском дворе вновь установилась глубокая тишина, которая была столь внезапно нарушена. Аббат Радульфус поднял свой строгий взгляд от маленькой фигурки, прижавшейся к его ногам, и перевел его на взрослого мужчину, что оставил взмыленных лошадей стоять посреди двора и осторожно сделал несколько шагов навстречу аббату, несколько робея перед представителем духовной власти.

— Милорд, — обратился к нему аббат, — это нечто, не предусмотренное нашим уставом. Мы не привыкли к столь внезапным визитам.

— Сожалею, что доставил вам беспокойство, милорд аббат. Простите меня, если я поступил против правил, но в этом виноват не я, а Ричард, — вымолвил Эстли с плохо скрываемым вызовом. — Это все его глупость. Я никак не хотел беспокоить вас попусту, рассчитывая догнать его раньше и препроводить домой. Сейчас я его возьму и позабочусь о том, чтобы он не тревожил вас и в дальнейшем.

Казалось, Фулке Эстли был совершенно уверен в себе, однако он не решался сделать еще пару шагов и схватить Ричарда за воротник. Его останавливал пристальный, немигающий взгляд аббата. Шедшие позади приора Роберта братья смешали свои стройные ряды и вышли на двор, широким полукругом обступив место действия. Они в недоумении глядели на скорчившегося у ног аббата мальчика, который протестующе бормотал нечто неразборчивое, поскольку все еще зарывался носом в складки черной сутаны аббата и не разжимал рук, сомкнутых вокруг его ног. Вслед за братьями подошли и гости монастыря, не менее монахов заинтересовавшиеся столь необычным зрелищем. Кадфаэль настойчиво перемещался по кругу, дабы занять место, откуда ему будет все видно, причем по ходу дела перехватил внимательный взгляд Рейфа из Ковентри и заметил скользнувшую по губам сокольничего улыбку.

Не отвечая Эстли, аббат вновь опустил хмурый взгляд на лежавшего у его ног мальчика.

— Замолчи, дитя, и отпусти мои ноги, — сухо вымолвил он. — Тебе ничего не угрожает. Встань!

Ричард неохотно разжал свои объятия и поднял перепачканное грязью и зеленью лицо, залитое потом и слезами искреннего облегчения, в которых не было, пожалуй, ничего удивительного.

— Отец, не отдавайте меня ему! Я не хочу возвращаться! Я хочу жить здесь, с братом Павлом, хочу учиться! Не гоните меня! Я и не собирался там оставаться! Меня поймали, когда я возвращался в обитель. Я ехал сюда, домой, поверьте мне!

— Вероятно, тут могут быть кое-какие разногласия по поводу того, где твой дом, — сухо сказал аббат. — Вот лорд Фулке предлагает проводить тебя домой, а ты утверждаешь, что уже дома. Что касается твоего мнения, то с этим можно и подождать. А вот с вопросом, где ты должен жить, пожалуй, нет. Встань, Ричард, и стой прямо, как положено. — Аббат наклонился и своей длинной, сухой рукой взял мальчика за руку и резко поднял его на ноги.

Впервые Ричард стоял вот так перед аббатом, чувствуя себя весьма неуютно под взором стольких глаз и смущаясь тем, что предстал перед всеми братьями в таком растрепанном и перепачканном виде. Кроме того, ему было стыдно своих слез и заплаканного лица. Он выпрямился и поспешно утер лицо рукавом. Поискав глазами среди монахов брата Павла, он нашел его, и ему стало немного легче. Однако брат Павел не бросился к своей заблудшей овечке, хотя в душе и жаждал этого, но, доверившись аббату Радульфусу, хранил молчание.