Её звали Лёля

Но остальные, невзирая на жирно чадящие многотонные махины, лезли вперед, расстреливая советскую оборону. К полудню немецкие танки прорвали в нескольких местах оборону рабочего батальона и вышли к зенитчицам. Несколько орудий вместе с прислугой были зверски раздавлены гусеницами, расстреляны из пушек и пулеметов.

Спустя три часа после начала боя раненых больше не приносили: некому стало. Лёля и Катя метались между позициями орудий, помогая тем, кто уже не мог самостоятельно добраться до санитарного блиндажа. В какой-то момент Лёля заметила, что Кати рядом нет. Она растерянно оглянулась: в одиночку носить раненых слишком тяжело и долго.

– Катя, ты где? – Крикнула Лёля, стараясь перекричать грохот боя. Бросилась в одну сторону вдоль линии окопов, в другую и вдруг мельком заметила белую нарукавную повязку с красным крестом, которая лежала полузасыпанная землей. Неподалеку дымилась свежая воронка. На краю нее валялась рваная санитарная сумка с желтой ленточкой на лямке… Эту ленточку когда-то привязала Катя, сняв с волос. «Для красоты», – сказала она.

Подбородок Лёли предательски задрожал. Глаза стали влажными, готовыми пролить слезы. «Не раскисать!», – приказала себе санинструктор. Она крепко зажмурилась, выдавив две крошечные слезинки, смахнула их пыльным рукавом и бросилась в сторону одной из пушек, которая только что стреляла и вдруг прекратила.

Глава 88

Лёля подбежала к пушке и застала жуткую картину: вокруг лежали в разных позах зенитчицы. На их телах, по грязным запыленным гимнастеркам и юбкам, по их рукам и ногам, повернутым головам стекали капли алой крови. Неподалеку курилась воронка. «Танковый, осколочный», – поняла санинструктор. Поняв, что здесь она уже никому помочь ничем не сможет, Лёля поискала глазами командира. Ей оказалась девушка с нашивками старшего сержанта.

Санинструктор подошла к ней и стала расстегивать нагрудный карман, чтобы достать документы. В этот момент зенитчица вдруг застонала и медленно открыла глаза. Взгляд у нее сначала был мутный, словно после долгого сна, потом стал осмысленным и колючим. Она посмотрела на Лёлю и приказала хриплым шепотом: «Заряжай».

– Я санинструктор, – кивнула Лёля на свою нарукавную повязку.

– Заряжай. Я… приказываю! – повторила командир орудия.

– Я… не умею! – В отчаянии воскликнула Лёля.

Стиснув зубы так, что те заскрипели, зенитчица с трудом поднялась и, опираясь на Лёлю, подошла к пушке. Села на место наводчицы и начала наводить.

– Неси снаряд! – Приказала она.

Лёля оглянулась: метрах в тридцати позади позиции валялся распотрошенный деревянный ящик. Она бросилась к нему и схватила один из маслянистых снарядов. «Господи!», – едва не воскликнула девушка. Смертоносная железка весила килограммов двадцать – почти половину веса худенького санинструктора. Надрываясь, она дотащила его до пушки.

Старший сержант показала, как вставить снаряд в пушку, затем сказала:

– Отойди! – и дернула за какой-то рычаг. Пушка рявкнула и одновременно с ней неподалеку раздался страшный грохот. Лёля почувствовала, словно кто-то огромный и невидимый с жуткой силой схватил ее тело стальными пальцами, сжал и швырнул от себя, словно тряпичную куклу. Она пролетела несколько метров и, ударившись о землю, потеряла сознание.

Бой между тем завершался. Немецкие танки, разворотив оставшиеся пушки зенитного полка, лезли дальше на восток. За ними, поливая все впереди себя из автоматов и расстреливая из винтовок и пулеметов, крались пехотинцы. Они уже не спешили, потому что знали: даже разорванное в клочья русское орудие может неожиданно выстрелить в упор. Даже пробитый в нескольких местах русский солдат может вдруг подняться и дать очередь из автомата. Все это немцы видели раньше, потому теперь тщательно прочесывали окрестности, и лишь убедившись, что никого в живых не осталось, спешили дальше.

Лёля пришла в себя минут через двадцать после того, как неподалеку от зенитной пушки взорвался танковый снаряд, уничтоживший и само орудие, и его командира – ту девушку, старшего сержанта. Дышать было тяжело, хотелось кашлять, но было очень трудно. Лёля посмотрела на свою грудь: она была вся в крови. С уголка рта стекала горячая тягучая струйка, во рту стоял сильный привкус железа. «Легкое пробито, – поняла Лёля. – Умираю».

Ей в этот момент не было страшно. Ей стало грустно, что она больше не увидит, как мама Маня хлопочет на их маленькой кухонке, и как по дому распространяется невероятно вкусный аромат блинчиков, которые Лёля так любила с клубничным вареньем. Что никогда больше не услышит она, как поет, подшивая что-то из своей одежды, старшая сестра Валя, голос у которой был сильный, чистый. И говорили ей становиться певицей с таким-то дарованием и такой-то внешностью – настоящая русская красавица! – но она стеснялась. Отнекивалась: «На кого я сынишку оставлю?». Было горько Лёле, что никогда не увидит она больше племянника Вовку и не услышит, как он скажет свои первые слова.