Её невыносимый лжец

Я убеждал себя, что стараюсь проводить все свободное время с женой, но на деле — она оставалась такой же незнакомкой, как и те одноклассники в баре. Пусть и жила все это время рядом.

Наверняка, Нике не хватало моего внимания. И так тянулось уже давно. Может быть, ее вызывающие наряды были всего лишь попыткой привлечь мое внимание. Примитивный и доступный ей способ вызвать в моем сердце хотя бы ревность.

Вот только… При виде ее практически обнаженного тела, выставленного на всеобщее обозрение, я не испытывал ни возбуждения, ни ревности.

Ровным счетом ничего. Минус пятьдесят по шкале эмоций, как за бортом «Эйрбаса».

— Да чтоб вам пусто было! — донеслось сбоку. — Да чтоб вы себе эти шишки в задницу засунули, осень у них. Красивые листики им надо!

Женщина продолжала петлять между деревьями, низко склонившись к земле, подсвечивая землю слабым фонариком на телефоне. Она и не пыталась говорить тихо. Подняла с земли очередной желтый лист, вгляделась, а потом отшвырнула его от себя с визгом:

— Да вашу ж мать, липучие вы лепестки!… За собаками своими убирать не пробовали?!

Глава 12. Соня

Такую сильную, неконтролируемую и безграничную ярость в первый раз я испытала лет пять назад, когда столкнулась во дворах с припаркованным серебристым «БМВ». Але тогда было около года, ее сильно мучили зубы, она часто и много плакала, и чтобы хоть как-то ее успокоить и дать поспать, мне приходилось скакать на мяче для фитнеса, держа ее на руках, и при этом напевая израильский гимн.

Как показала практика, именно «Атиква*» лучше всего работала для моей дочери. В целом мире и в разделе на сто пятьдесят песен «Лучшие колыбельные для ваших малышей» она выбрала именно гимн Израиля.

Да простят меня все евреи этого мира, но я была в отчаянии. Гимн так гимн, лишь бы спала.

Я тогда здорово накачала и подтянула бедра, пресс и попу на этом шаре. И руки тоже, поскольку держала на руках довольно увесистого годовалого малыша. И, кажется, почти выучила иврит.

Даже жаль, что все плюсы перекрывала тотальная нехватка времени. Я питалась тогда тем, что можно было приготовить буквально в считанные минуты. И на что у Али не было диатеза. Это уже после, сильно после, я нашла педиатра, который говорил, что даже во время грудного кормления можно есть все, что угодно, только в разумных количествах. А еще позже наконец-то приобрела мультиварку и хотя бы стала есть что-то разнообразней, чем вермишель и сваренные вкрутую яйца.

Моя мама редко помогала мне с Алей в ее младенчестве, впрочем, она и сейчас редко брала ее к себе на весь день в гости. Может быть, поэтому и просила меня найти мужа, чтобы было кому, кроме нее, сидеть с ребенком, не знаю. Моя мама считала себя молодой, или вернее недостаточно старой для того, чтобы быть бабушкой достаточно часто. Редких встреч с внучкой ей для этого вполне хватало.

Так вот, измотанная в край Алькиными капризами, постоянной скачкой на мяче, голодом, нехваткой сна, охрипшая от израильского гимна, я выскочила с ней, орущей в коляске, под дождь, потому что мы же в Питере, тут редко бывает иначе, в ближайший магазин. Дома было хоть шаром покати, а есть хотелось страшно.

Дождь.

Лужи.

Плач ребенка.

А поперек узкого выхода из двора-колодца припаркована машина.

Я вступила в лужу, пытаясь объехать ее с одной стороны, но никак — стена дома мешала втиснуться. Я сунулась в другую сторону — еще хуже.

Дождь только усилился, Аля продолжала орать, требуя гимн и гимнастический мяч. В сапоги набралась вода.

И тут я поняла, что передо мной… серебристое «БМВ». Олицетворение всех моих несчастий разом. И было плевать, что в глубине двора есть еще один выход. Мое забрало рухнуло. Час мести пробил.

Нет, бейсбольной биты у меня под рукой не нашлось. Но палку в глубине двора возле мусорных контейнеров я выбрала поувесистей. Под нестихаемый ор из коляски, которую я катила одной рукой, и с дубиной, как пещерный человек, в другой, я снова вернулась к машине.

Замахнулась.

В тот же миг из ближайшего подъезда выскочил паренек, тараторя извинения, юркнул в машину и вывел ее из колодца.

А я разжала трясущиеся от гнева руки и покатила коляску обратно к дому, рыдая во весь голос.

Да, сейчас уже кажется, что было не так уж и сложно вырастить ребенка самостоятельно. Сейчас, когда она стала самостоятельно есть, говорить и ходить на горшок. Многое стало забываться.

Многое, но не все.

И только заорав на всю аллею, тонувшую в желтом рассеянном свете фонарей, я поняла, что, оказывается, меня аж трясет от ярости. Совсем, как тогда под дождем и коляской перед серебристой машиной, перекрывший выход двора-колодца.

А ведь тот момент успел забыться.