— Ксюша, давайте на чистоту, вы взрослая женщина, у вас маленький ребенок, а моему сыну восемнадцать. Ему учиться нужно, строить карьеру, жить в конце концов. А что его ждет с вами? Он уже умудрился влезть в кредитные обязательства, по которым нужно расплачиваться, как скоро это скажется на его учебе? Отношения с вами не то, что ему нужно.
— А что ему нужно? — не выдерживаю, выходит слишком эмоционально, это я уже потом понимаю.
Нужно держать себя в руках.
— Дайте угадаю, — усмехаюсь, нацепив маску абсолютного равнодушия, — ему нужна та милая девочка, да? Аля, кажется? — стоит только вспомнить о нахальной девице, как ладони сами сжимаются в кулаки, а в груди медленно просыпается ярость. Я помню, как она на меня смотрела, помню ее обидные слова, помню, как впервые увидела ее рядом с Егором, как она его касалась. Уверенно, собственнически.
— Зря вы иронизируете, Аля хорошая девочка.
— О, ну, конечно, как же иначе, и приданное тоже наверняка хорошее, — надо бы притормозить, но не могу, просто не могу, — решили удвоить свое состояние за счет сына?
— Ксения, — рычит предостерегающе.
— Утроить? — понимаю, что меня заносит, но остановиться уже не могу.
— Прекращайте ерничать, мои действия продиктованы отнюдь не материальной выгодой, а лишь заботой о сыне. Просто представьте себе, лишь на минутку задумайтесь, вот так пройдет двадцать лет, Егор однажды проснется и пожалеет о потерянной молодости, возможностях. Думаете, он скажет вам спасибо?
— А вы думаете, он скажет спасибо вам? — цежу сквозь зубы, меня трясет от происходящего. — Думаете он будет благодарен вам за то, что делаете выбор за него, за то, что лезете в его жизнь, пытаетесь навязать ему свой мнение? Даже партию подобрали, да? Как вы себе это представляли? Думали, ваш сын настолько глуп, что просто клюнет на смазливую мордашку?
— Прекратите выдумывать то, чего нет на самом деле. Егор с Алиной в прошлом дружили и отлично ладили, и раз уж он не слышал меня, мог услышать ее, а если бы и получилось, что в будущем, я был бы только рад. Я своему сыну не враг, но портить жизнь ему не позволю.
— Вы единственный, кто способен испортить ему жизнь, — я окончательно теряю терпение, просто потому что этот человек настолько непробиваем, что не видит очевидного. А у меня в ушах гулом звучат слова Егора и перед глазами стоит картина очередного срыва. — Уходите.
— Что?
— Убирайтесь из моего дома, — повторяю, потому что еще немного и я просто выцарапаю ему глаза.
Я перед Егором виновата не меньше, потому что испугалась, сбежала, совершенно не понимая, как сильно его обидела, сколько боли ему причинила.
— Вы не понимаете, что творите, Ксюша, вы ему сейчас жизнь ломаете.
— А вы его чуть не угробили, — возвращаю ему должок, глядя прямо в глаза.
Он теряется, я по лицу вижу, по вспыхнувшей во взгляде ярости.
— И меня чуть было соучастницей не сделали, уходите, Евгений Николаевич, нам с вами говорить не о чем.
Он сначала молчит, не двигается даже, а потом резко вскакивает на ноги, одаривая меня таким бешеным взглядом, что я тут же жалею о своей излишней болтливости. Однако вопреки моим ожиданиям, мужчина лишь шумно втягивает воздух в легкие, а потом и вовсе стремительно пролетает мимо меня, и через несколько секунд я слышу, как захлопывается входная дверь.
И лишь спустя долгие минуты ко мне возвращается способность двигаться.
Медленно, на ватных совершенно ногах, я подхожу к кухонному столу и падаю на стул, пряча лицо в ладонях.
На глаза наворачиваются слезы, и я понимаю, что в общем-то нет повода реветь, в это раз нет, а все равно паршиво. И я совру, если скажу, что слова этого человека меня не задели, совру, если скажу, что ему не удалось посеять во мне зерно сомнения. Удалось.
Я так глубоко погружаюсь в себя, что даже не замечаю возвращения Егора, и лишь когда до слуха доносится любимый голос, понимаю, как глупо попала.
— Ксюша, малышка, Ксюш.
Я смотрю на него в ужасе, смахиваю с лица слезы.
— Ксюш, что случилось?
— Ничего, я… — я даже не могу ничего придумать.
— Давай ты не будешь заливать, еще скажи лук резала, или фильм грустный посмотрела. Рассказывай. Правду.
Я не знаю, что ему сказать, ничего не могу придумать, понимая, что не смогу ему соврать, и не хочу, в общем-то.
— Я жду, Ксюша.
— Твой отец, приходил, — выдыхаю тихо, — снова.
— Что он тебе наговорил? И что значит снова?
Он напрягается, с меня взгляда не сводит, челюсти с силой сжимает. На скулах играют желваки, дыхание становится шумным, рванным. И я понимаю, что мне стоило, как и раньше держать язык за зубами, но, видимо, я слишком долго молчала. А потому меня прорывает, слова сами рвутся наружу, и я вываливаю на Егора все, что произошло за последний год. Вываливаю на него и причину своего глупого поступка и последовавшего следом за ним побега.
Егор ничего не говорит, только напрягается сильнее прежнего, практически скрипя зубами от злости. А потом он резко поднимается, явно намереваясь натворить дел.
— Егор, — в последний момент я хватаю его за руку. — Подожди, пожалуйста.