Почти три столетия механическая вселенная Исаака Ньютона, фундаментом которой были законы и безусловная достоверность, формировала психологические основы философии эпохи Просвещения и общественного строя, исходя из веры в причинно-следственные связи, порядок и даже долг. А теперь на ее место пришло представление о вселенной, называемое теорией относительности, или релятивистской механикой, где пространство и время оказались зависимыми от выбора системы координат. Это явное отрицание достоверности, отказ от веры в абсолют, казалось некоторым людям отчасти еретическим и, возможно, даже безбожным. Историк Пол Джонсон в подробной истории ХХ века,
Ужасы большой войны, распад традиционных иерархических связей, наступление эры релятивизма и ее явный разрыв с классической физикой – казалось, все объединилось, порождая неуверенность. “Несколько последних лет мир находится в состоянии тревоги, как в интеллектуальной сфере, так и в области физики, – сказал астроном из Колумбийского университета Чарльз Пур в интервью газете
Окольными путями, скорее благодаря общему недопониманию, чем из преданности идеям Эйнштейна,
Эйнштейна должно было повергнуть в ужас (впоследствии оказалось, что это так и было) объединение понятий “релятивистский” и “релятивизм”. Есть свидетельства, что он рассматривал возможность назвать свою теорию “теорией инвариантности”, поскольку на самом деле согласно Эйнштейну физические законы объединенного пространства – времени инвариантны, а не относительны.
Более того, ни его мораль, ни даже вкусы не подходили под философию релятивизма. “Относительность физического мира часто неправильно понималась как релятивизм, отрицание или сомнение в объективности правды или моральных ценностей, – сетовал позднее философ Исайя Берлин. – Это в корне противоречило тому, во что верил Эйнштейн. Он был человеком простых и безусловных моральных убеждений, и это проявлялось и в нем самом, и во всем, что он делал”49.
И в науке, и в философии морали Эйнштейн руководствовался требованием достоверности и детерминистскими законами. Если теория относительности и вызвала волнение, нарушившее спокойствие в царстве морали и культуры, дело не в том, во что верил Эйнштейн, а в том, как его интерпретировали.
Одним из таких популяризаторов был, например, английский политик лорд Холдейн, страстно желавший быть философом и человеком науки. В 1921 году он опубликовал книгу “Власть относительности”, где использовал теорию Эйнштейна для обоснования своих собственных политических взглядов. Он считал, что для построения динамически развивающегося общества надо избавиться от догматизма. “Положение Эйнштейна об относительности измерений в пространстве и времени не может рассматриваться изолированно, – писал он. Если его толковать расширительно, легко обнаружить соответствующий аналог в других явлениях природы и вообще в других областях познания”50.
Выводы теории относительности будут иметь большое значение для религии, предупреждал Холдейн архиепископа Кентерберийского. Архиепископ немедленно постарался разобраться в этой теории, но результат был более чем скромен. “Архиепископ, – сообщал один из священнослужителей старейшине английских физиков Дж. Дж. Томсону, – буквально ничего у Эйнштейна понять не может и клятвенно заверяет, что понимает тем меньше, чем больше он слушает Холдейна, чем больше газетных статей читает”.
В 1921 году Холдейн настоял на приезде Эйнштейна в Англию. Вместе с Эльзой они поселились в роскошном городском доме Холдейна, где приставленные к ним лакей и дворецкий совсем их запугали. Маститые английские интеллектуалы, собравшиеся на обед, данный Холдейном в честь Эйнштейна, могли привести в трепет завсегдатаев комнаты отдыха для старейшин в Оксфорде. Там присутствовали Джордж Бернард Шоу, Артур Эддингтон, Дж. Дж. Томсон, Гарольд Ласки и, конечно, сбитый с толку архиепископ Кентерберийский, которому Томсон прочел короткую подготовительную лекцию.