Егор Гайдар

28 апреля Договор, призванный изобразить своего рода российские Пакты Монклоа, когда-то примирившие постфранкистскую Испанию, был с помпой подписан в Георгиевском зале Кремля при участии премьера Черномырдина, председателей палат парламента Рыбкина и Шумейко, патриарха Алексия II, профсоюзных и политических деятелей. При этом Договор в результате не подписали лидеры коммунистов Зюганов и партии «Яблоко» Явлинский. Гайдар, следуя линии на поддержку Ельцина, документ все же подписал. Однако документ канул в Лету. Сегодня о нем мало кто вспоминает, и не случайно.

Пакт примирения и согласия получился какой-то усеченный. Примиряться хотели не все и не со всеми. Однако слова, произнесенные Ельциным 28 апреля 1994 года на подписании этого пакта, до сих пор имеют большой исторический смысл, их стоит вспомнить:

«Почти восемь десятилетий назад нашу страну постигла страшная трагедия. Россия была ввергнута в бездну Гражданской войны… Кровавая межа разделила людей на белых и красных, на своих и чужих, на врагов друг другу… Надо прервать кровавую череду подобных событий».

Да, у гражданской войны нет победителей и побежденных. Проигрывает в результате вся страна.

1994 год – особый в истории новой России. Переходный, пограничный, от одной эпохи к другой. От эпохи танков и ГКЧП в 1991 году, страшных столкновений на улицах в 1993-м, от эпохи революционного романтизма, политических схваток, огромных надежд – к новому напряжению, к новым проблемам и к новому витку политических и экономических кризисов.

Но пока все вроде бы спокойно. Прошли выборы в Думу. Благоразумно отпущены из тюрьмы «политические сидельцы», оппозиция лишилась «знамени». Приняты новые законы, кодексы, уставы. Строятся политические институты.

Именно этот год – с одной стороны, победный, когда можно пожинать плоды политического успеха, а с другой – совершенно рутинный, когда не возникают пока новые грандиозные проблемы, – стал для Ельцина психологически самым трудным. Гайдар, хорошо понимавший и чувствовавший президента, этой ельцинской «раскачки» не принимал, и больше того, переживал, когда видел, что Ельцин вновь «ушел в себя».

Впрочем, в этом он был совсем не одинок. То же самое ощущали и многие ближайшие помощники первого президента, которые видели его каждый день.

Ельцин, мягко говоря, не страдал в это время от скуки. Каждый день ему приходилось решать множество проблем – по-прежнему было очень неспокойно в регионах. Очень тяжелой была экономическая ситуация. Практически заново приходилось выстраивать внешнюю политику страны, огромное значение в этом смысле имел каждый его международный визит. Его рабочий график свидетельствует о невероятном напряжении и невероятной сложности задач.

Однако Ельцин жил не только напряжением разума и воли, как Гайдар. Большое значение имели его настроение, его интуиция, какие-то трудно уловимые импульсы, которые он тем не менее остро ощущал. Ельцин был наиболее силен и бодр в острые моменты, когда перед ним вставали неразрешимые задачи. Он был решителен, когда есть что решать. (Помните, Гайдар сравнивал его с Ильей Муромцем: ну не то чтобы очень оригинально, но в каком-то смысле точно.) В этом, 1994 году решать по большому счету пока было нечего. И Ельцин мучительно искал: где же найти эту решимость, как ее аккумулировать, где взять?

Особенно остро это «отсутствие внутренней стабильности», как сформулировал проблему Вячеслав Костиков, стало заметно после берлинского и ирландского эпизодов – в конце лета – начале осени 1994 года. Однако кадры, которые разлетелись по всему миру, – Ельцин дирижирует оркестром, премьер Ирландии тщетно ожидает его у трапа самолета, – стали лишь предвестием тяжелых событий осени 1994-го.

Первое послание президента новому Федеральному собранию было зачитано Ельциным на следующий день после объявления амнистии. Оно было посвящено укреплению государства, что, в сущности, логично в эпоху, последовавшую за радикальной реформой, отступлением от нее, жестоким эпизодом борьбы за власть, окончанием двоевластия. Под укреплением государства, впрочем, различные политические силы понимали совсем разное. Гайдар понимал это совсем не так, как коммунисты, не так, как «Яблоко», возможно, совсем иначе, чем члены правительства.