Эгоист

— Ну, так вот, — продолжал он, — я остановил свой выбор на Науке. Пусть я кажусь среди моих соседей белой вороной, это объединяет меня со всеми, кто стремится вперед, кто ступил на путь прогресса, — о, я знаю, что самое слово «прогресс» является для некоторых едва ли не бранным! Как вам понравился вечер у миссис Маунтстюарт?

— Чрезвычайно.

— Послезавтра миссис Маунтстюарт обедает у нас со своим профессором. Вы удивлены? Вы как будто вздрогнули.

— Я не слышала приглашения.

— Мы договорились за столом. Нас ведь с вами разлучили; когда я пожаловался хозяйке на ее жестокость, она сказала, что мы и так слишком много бываем вместе и что мне полезно иногда с вами разлучаться. Ни с тем, ни с другим я, разумеется, не согласился. Я могу ошибаться, не знать своего сердца, но о том, что мне вредно, а что — полезно, позвольте мне судить самому. И пусть я в молодые годы совершил вопиющую ошибку, уже одно это, — если вы, конечно, признаете во мне наличие ума и сердца, — уже одно это должно служить доказательством, что теперь я стал мудрее. Увы, я убедился на собственном опыте, что мудрость есть боль! Но пусть, пусть, говорю я, если нельзя достигнуть мудрости иначе, как через страдание, я готов страдать! Вы со мной не согласны, Летиция?

— Это хорошо сказано.

— Сказано от души. И оценить это может лишь тот, кто сам страдал.

— Бывает, что человек страдал так долго, что уже не в силах мечтать ни о чем, кроме покоя.

— Верно. Но вы… вы сами?

— Из всех земных даров я молила бы о покое.

Сэр Уилоби удостоил ее улыбкой.

— Я недаром сейчас вспомнил гвардейцев папы в их разноцветных камзолах. Когда я был молод, их наряд меня поразил. Говорят, у них теперь другая форма. А жаль! Это одно из самых ярких моих воспоминаний о Вечном Городе. Они действовали на мое чувство юмора, которое, как вы знаете, у меня развито до чрезвычайности. Мы, англичане, обладаем чувством юмора. Оно первым отзывается на все, что мы видим, когда попадаем в Европу, и не покидает нас все время путешествия. Юмор, иначе говоря, реакция здравого смысла на всякую нелепость — характернейшая наша черта. Я, однако, не позволяю себе слишком бурных проявлений этой национальной особенности, а просто беру на заметку все комичное, что вижу в людях, и впоследствии запечатлеваю это в своих письмах. Ну, да вы их читали — большую часть, если не все.

— Да, я читала ваши письма.

— О, я был с вами все время! Но я хотел сказать — и Эти этелохранители напомнили мне, — что вы ведь не бывали в Италии. Как я об этом всегда жалел! Уж кому-кому, а вам следовало бы побывать в Италии, вы созданы для Италии. Я не знаю никого, ни одной женщины, о ком бы я мог Это эсказать. Никого, с кем я чувствовал бы себя там в столь полной гармонии. Италия и Летиция! Как часто в мыслях своих произносил я рядом эти два слова! Впрочем, я не оставляю надежды. Ведь вы тут совсем закисли. Даже небольшой вечер, как сегодняшний, вас оживляет. А как бы на вас подействовало путешествие и этот благодатный климат! Вы любите историю и стихи. Что касается стихов… Я еще не набрел на ту строку, которая выразила бы и десятую долю того, что я испытываю при лицезрении красоты и величия, — десятую долю тех глубоких мыслей, что приходят в голову, когда мне случается погрузиться в задумчивость. Вы скажете, у меня слишком прозаический ум. Но нет, я способен чувствовать, только чувства мои так интенсивны, что я не нахожу им соответствия в поэзии. Поэзия, по самой природе своей, не может быть искренней. А я стою за искренность. Все, что трогает наше чувство, должно возникать стихийно, а не через посредство ремесла. Вы сторонница поэзии, я знаю, и только вы одна и могли бы обратить меня в свою веру. Зато история! Тут уж я с вами, целиком. Бродить среди развалин — ночь, сквозь арки черной громады амфитеатра струит свое сияние лунный свет. Лунный свет Италии!

— Там вы, надеюсь, не стали бы смеяться, сэр Уилоби? — произнесла Летиция, пытаясь вернуться к действительности и выйти из оцепенения, в которое ее погрузили его бессвязные речи.

— Мне кажется, что и вы, если я в вас не ошибся… — Сэр Уилоби сбился с тона… — Вы ведь не из тех, кто поддается неуместным ассоциациям, как другие, и чувство нелепого вас…

— О, я понимаю, как оно может действовать! Во всяком случае, я способна понять, что может показаться забавным иному. Но в римском Колизее мне было бы не до смеха. Ах, нет, сэр Уилоби, я бы не вынесла насмешки в Колизее!

Летиция, по-видимому, приняла его слова всерьез, раз она так настойчиво призывала его не смеяться в Колизее.

— К тому же, — продолжал он, — вы бы прекрасно ужились с моими тетушками. Ах, Летиция, это замечательные женщины. Ни в Италии, ни дома я не мог бы себе представить, что они de trop, лишние. Впрочем, здесь, быть может, я недостаточно беспристрастный судья.

— Это прелестные, приятнейшие дамы, — сказала Летиция с жаром, — и я очень их люблю.