Эгоист

Клара, однако, указала ему на место против себя. Де Крей возразил было, что теперь ему и непогода нипочем, но Клара продолжала держать дверцу открытой. В досаде на свою неудачу, де Крей предпочел бы отдаться на волю разъяренных стихий. Однако приглашение было слишком заманчиво.

Зазвонил станционный колокол, и, проезжая вдоль насыпи, Клара увидела, как мимо промчался поезд, извергая фонтаны пара наподобие кита. Она взглянула на часы: поезд опоздал на восемнадцать минут. Клара затруднилась бы объяснить, почему она сидит в коляске Флитча, а не там, в вагоне. Одно она знала наверное — что поступила так по собственной воле. Возвратиться ее заставил не мистер Уитфорд и, уж во всяком случае, не теперешний ее попутчик; да, она рвалась уехать всей душой, и, однако, вот как ни в чем не бывало возвращается в Паттерн-холл. Успокоившись на том, что поведение ее необъяснимо, она стала обдумывать свое предстоящее объяснение с Уилоби.

— В такую погоду нет смысла ехать в Лондон, — произнесла она.

Де Крей поклонился, не отрывая глаз от ее лица.

— Мисс Мидлтон, вы мне не доверяете.

— Из чего это следует? По-моему, доверяю, — ответила она.

— Сказать? Можно говорить откровенно?

— Если на это требуется мое разрешение, извольте.

— Совсем откровенно?

— Говорите. Но только, пожалуйста, не так торжественно. Этот дождь и без того нагоняет уныние.

— Флитч снова наш возничий, мисс Мидлтон. Вдумайтесь в это! Волна вновь и вновь выбрасывает его на тот самый берег, откуда он был изгнан, и какая-то невидимая нить связывает нас с его судьбой. Не имея счастья претендовать на вашу дружбу, сославшись на давность знакомства, единственное, на что я уповаю, это на мою преданность — а она зародилась в моей душе с самой первой минуты нашей встречи. Тому виною Флитч — если уж непременно искать виновного. Как знать, быть может, эти чары распались бы, если бы он водворился на своем прежнем месте?

— Как знать? — повторила Клара, улыбнувшись через силу. Непреклонность, которою так гордился Уилоби, оборачивалась против него самого, и это ей казалось высшей справедливостью.

— Боюсь, впрочем, что вы были правы и что у бедняги нет ни малейшего шанса, — продолжал де Крей. И, выдержав паузу, которую требовало приличие перед лицом чужого несчастья, он весело засмеялся. — Разве что мне взять его к себе на службу или сделать вид, будто беру! — сказал он. — Впрочем, унылая физиономия Флитча, маячащая на границе владений Большого дома, только оттеняет картину рая, раскинувшегося в пределах этих владений, не правда ли? Мисс Мидлтон, почему бы вам не довериться мне, хоть немного?

— В самом деле, почему бы вам не прикинуться, будто вы берете Флитча к себе?

— Мы могли бы с вами разработать этот план, если вам угодно. Настолько-то вы мне доверяете, я надеюсь?

— Я верю, что вы способны на любой поступок, продиктованный бескорыстной добротой.

— Вы это серьезно?

— Вполне серьезно. Вы могли бы объявить во всеуслышание, что берете Флитча с собой в Лондон.

— Мисс Мидлтон, вот вы сейчас собирались уезжать. Мое появление заставило вас изменить свое намерение. Следовательно, вы мне не доверяете. Оно и естественно. Было бы куда удивительнее, если бы вы мне доверяли. Все, что вы обо мне слышали, говорит о том, что мне доверять не следует — даже в минуту крайности. Я догадался, что вы собрались уезжать. Вы спросите, каким образом? Право, не знаю. Здесь, должно быть, действуют пресловутые силы симпатии, но это — явление необъяснимое. Существует естественная симпатия, также как и естественная антипатия. И только когда поживешь с человеком рядом, обнаруживаешь, какая же это сила!

Клара вздохнула, без слов согласившись со справедливостью этого замечания.

Коляску вдруг подбросило, — казалось, еще немного, и она опрокинется.

— Ах, Флитч! Пощади! — воззвал де Крей.

Клара улыбнулась.

— Нет, право же, — продолжал он, — с ним мы не можем считать себя в безопасности, как бы мы ни бодрились. Он вытряхнет из меня душу, вот увидите!.. Не все, однако, потеряно, если антипатия обнаружится вовремя, прежде, чем те, кто ее испытывает, соединят свои жизни — лишь бы у одной стороны хватило мужества в этом признаться, а у другой — ума! Иначе им вопреки собственному желанию пришлось бы надеть на себя ярмо. Тут самый опасный противник — Гордость, она-то и усадит обоих в карету и повезет их к роковым дверям. Единственный выход — пока не поздно, столкнуть этого возничего с козел. Высшая гордость на свете — это гордость обладания, и существует только один способ нанести ей смертельный удар: посеять сомнение. Иного способа научить Гордость уму-разуму нет. Надо только запастись мужеством.

Де Крей принялся опускать окно кареты, чтобы дать Кларе время обдумать его слова.

Кого же он разумел под Гордостью? Ну конечно, Уилоби! И разве сама она, поддавшись минутной слабости, не мечтала заставить его отказаться от нее тем самым способом, какой предлагал полковник?

— Вы знаете, мисс Мидлтон, я ведь немного разбираюсь в людях, — сказал он.

— Я это вижу.

— Итак, вы решили вернуться?

— О да.

— В самом деле, погода не располагает к путешествиям.