Эгоист

Кто же из них в таком случае больше походил на влюбленного? На мгновение доктор Мидлтон решил этот вопрос в пользу дочери.

— Я выйду к тебе в сад, — сказала Клара.

— Постойте, сэр, — снова вмешался Уилоби. — Дайте нам свое благословение перед тем, как нас покинуть.

— От всей души, — сказал доктор Мидлтон и неопределенно помахал рукой в воздухе.

— Я выйду очень скоро, отец, — сказала Клара.

— Пусть Клара назначит день! — потребовал Уилоби.

— Я не могу! — воскликнула Клара, доведенная до крайности.

— День этот будет безусловно значительным, когда он наступит, — произнес ее отец. — Но, насколько я понимаю, сейчас важнее всего решить, когда ему наступить. Прикиньте это между собою сами.

— Но я уже решил.

— В таком случае я покидаю поле боя. Назначайте, какой вам угодно.

Клара подавила готовый уже вырваться нетерпеливый возглас Ей нужно было, чтобы отец поскорее оставил их вдвоем.

От ее предусмотрительной сдержанности веяло чем-то зловещим. Нельзя было терять ни минуты! Уилоби понимал, что его ожидает, как только он останется наедине с Кларой: доктор Мидлтон был единственным трибуналом, перед которым Клара трепетала, и следовало добиться бесповоротного решения, покуда он еще не ушел. Рассчитывая, что в Кларе заговорит инстинкт самосохранения, он вполголоса произнес: «Милая!» — и протянул к ней обе руки, словно вот-вот ее обнимет. Грозный призрак поцелуя навис над ней.

Увидев, что отец принял эту демонстративную нежность за чистую монету и готов удалиться, она покорно замерла.

Но Уилоби настиг его в дверях.

— Выслушайте нас, сэр. Не уходите. Останьтесь, прошу вас. Боюсь, что мы еще не пришли к полному согласию.

— Если вы и в самом деле так считаете, — сказала Клара, — то тем более вам не следовало бы беспокоить моего отца.

— Я люблю вашу дочь, доктор Мидлтон. Я ее добивался и завоевал ее. Я получил ваше согласие на союз с ней и был счастливейшим из смертных. Каким-то необъяснимым для меня образом, — дочь ваша или не хочет, или не может сказать мне, каким именно, — я ее обидел. Можно быть виноватым и не знать за собою вины. Я не претендую на непогрешимость. Я прошу ее либо простить меня, либо объяснить, в чем моя вина. Она не соглашается ни на то, ни на другое. Если бы я был на ее месте, а она на моем, — ах, что бы она ни сделала, пусть даже самое худшее, что только можно себе представить! — я не был бы способен… я надеюсь, что не был бы… разорвать наш союз. Когда я люблю, я люблю. Мы обручены, и это в моих глазах — обязательство, священное и нерушимое. Какие бы у меня ни были недостатки, одно свойство я вменяю себе в заслугу — верность до конца. Каким бы смешным это свойство ни казалось в глазах света! Да, я признаю за собой великое множество недостатков и это одно-единственное достоинство, которое, впрочем, ваша дочь как будто не слишком ценит. Попросту говоря, я, должно быть, принадлежу к той неразумной части человечества, к той собачьей его породе, которую именуют верной, и разделяю судьбу этой породы. Я знаю, как смешон человек, кричащий, когда ему больно, и не прошу сочувствия. Считайте меня неудачником. Но мне невыносимо нарушение слова. Для меня подобный поступок был бы равносилен самоубийству. Существуют правила, на соблюдении которых цивилизованный человек обязан настаивать. Вся наша общественная структура зиждется на этих правилах. И я считаю всякое обещание священным и незыблемым как для себя, так и для других. Если бы это было не так, свет давно превратился бы в карнавальную оргию. В данном случае… ах, Клара, любовь моя, ведь и у вас есть принципы, я знаю! Вы унаследовали их от рождения, впитали их с младенческих лет. И неужто я, сам того не ведая, совершил проступок, которому нет прощения? Вы даже не желаете назвать мою вину!.. Не говоря уже о моем горе… С точки зрения простой справедливости… Да, да, откинем на время мою личную заинтересованность, горе, боль и даже мысль о том, на что бы я сам, своею волей ни за что не пошел… Но по справедливости… Боюсь, сэр, что я плохой адвокат, я не владею ораторским искусством…

— Сэр, данные обстоятельства не нуждаются в Цицероновом красноречии. Продолжайте, — сказал доктор Мидлтон, который во все время тирады сэра Уилоби одобрительно кивал головой.

— Итак, я осмеливаюсь заявить со всей беспристрастностью, — как бы неуместно это ни звучало в устах человека, испытавшего столь острую боль, — что нарушение слова мне глубоко ненавистно.

Доктор Мидлтон завершил очередной кивок головой в такт благополучно закруглившемуся обороту предыдущего оратора.