Эгоист

Главное — с самого начала понять, что самолюбие лютый враг стратегии, и постараться, чтобы эти двое не соприкасались. Я рекомендовал бы всем и всегда, во-первых — подвергать сомнению разумность избранной стратегии, во-вторых — подавлять свое самолюбие. Иными словами — вести себя, как подобает человеку с головой на плечах. Обуздать себя, впрочем, под силу каждому, следует лишь призвать на помощь две-три избитые истины из великой армии трюизмов, завещанных нам мудростью веков, и поставить этих ветеранов во главе своих войск. Они свое дело знают: апеллируя к Разуму, они заставят к нему прислушаться и своевольного юнца, именуемого Поведением. Как правило, сей отрок научается ходить по-человечески лишь под ударами дубинки по черепу. Но, приставив к нему в дядьки наших командиров, мы можем хотя бы указать на опасности, подстерегающие его из-за угла.

Уилоби, собственно, знал, что уязвленное самолюбие плохой советчик стратегу. Более того, он понимал, что ярость, которую он в себе разжигает, в корне противоречит избранной им стратегии. И хотя его утренний отъезд, предпринятый после того, как накануне он изъявил Кларе свое неудовольствие, можно было истолковать как хитроумный стратегический маневр, Уилоби уже сетовал на рок, заставлявший его в погоне за недостижимым все больше и больше отдаляться от Клары.

Уже одно то, что она вынуждала его прибегать к стратегии, вызывало в нем ярость. Он был глубоко оскорблен.

Мало того что она причинила ему страдание, она к тому же узурпировала роль, которая должна была по справедливости принадлежать ему: ведь это он был вправе требовать от всех — и от нее в первую очередь — особенной чуткости по отношению к себе.

Вверенное ему прадедами обостренное чувство собственника восставало против Клары, обвиняя ее в непозволительной дерзости. И, зная себя, — по свидетельству домочадцев, фермеров и соседей, — как человека покладистого (когда ему воздают должное), сэр Уилоби почитал себя обиженным и даже некоторым образом окруженным ореолом мученичества.

Злейший враг и тот вряд ли назвал бы его виновной стороной.

Даже у Клары не хватало дерзости это утверждать. Но представить себе, чтобы он, всеобщий баловень и любимец, мог просто-напросто ей не нравиться, тоже было невозможно. Капризницу следовало отхлестать, чтобы внушить ей основную истину, а именно: что глава всему — мужчина.

Да, но удастся ли преподать ей этот урок? Если она все еще ему принадлежит — безусловно; можно не спеша избрать тот или иной род наказания: игнорировать ее, заморозить холодностью, а затем слегка согреть, чтобы тут же сразить сарказмом; дарить ее улыбками сожаления, насмешкой, оказывать подчеркнутое внимание другой. Все это годится, если она еще ему принадлежит. И он тем успешнее справился бы со своей задачей, что знает себя как человека по сути кроткого. Подвергая ее всем этим казням, он бы не забывал, что на самом деле он не тот, каким представляется, и мысль об истинном своем добросердечии служила бы ему утешением в его вынужденпой жестокости. О, у него-то доброе сердце, это он страдает от холодности других! Сэр Уилоби всецело поверил этому вымыслу, вымыслу, коим, кстати сказать, тешится едва ли не половина человечества. Казнь, которой он намеревался подвергнуть невесту, была всего лишь справедливым возмездием за боль, причиненную сердцу, исполненному добра. Только бы поставить Клару на колени — в переносном смысле (а впрочем, не худо бы и в прямом!), — и тогда он сам поднимет ее и простит.

Вот чего он жаждал, вот чего добивался… Пусть она убедится, как мало она его еще знает! Сладость возобновленных излияний искупила бы всю боль, которую ему пришлось претерпеть по ее вине. Он нарисовал бы для нее одной свой портрет, нарисовал себя таким, каков он есть на деле, а не таким, каким представляется свету. Впрочем, уважение, которым он пользуется в свете, тоже что-нибудь да значит.

Но прежде надо ее усмирить.

Внутренний голос нашептывал ему, что он утратил над ней власть.

Если это и в самом деле так, то с каждым ударом, какой он ей нанесет, она будет все больше от него удаляться, и в конце концов между ними разверзнется пропасть, через которую уже не перекинуть мост.

Всякий раз, как он вспоминал свою обиду, мысли его, подобно лопастям старого мельничного колеса, шли по одному и тому же кругу, вновь возвращаясь к решению ни под каким видом не отпускать Клару. С этой мысли он начал, к этой мысли пришел. Вот в чем будет заключаться его месть! Как она, однако, хороша! Она была как сияющий летний день, когда легкий ветерок едва рябит водную гладь. У него дух захватывало, когда он о ней думал.

Эта отчаянная девица вызывала чувство более острое, чем какая-нибудь венценосная красавица.

Отпустить ее было бы безумием.

Она действовала на Уилоби, как вид паттерновских владений после долгих странствий, когда флаг, поднятый в его честь над Большим домом, казалось, плакал от гордости.

Отпустить ее было бы предательством.

Жестокостью по отношению к ней самой.