Его кровавый проект

Несколько дней спустя, вечером, я вышел из сарая за нашим домом. Притворив деревянную дверь, я стал обматывать веревку вокруг подгнившего упора, как вдруг ощутил, что неподалеку кто-то стоит. Я закончил обматывать веревку так, будто не знал, что тут кто-то есть. Не знаю, почему я пошел на этот маленький обман; разве что мне не хотелось, чтобы человек подумал, будто я занимаюсь чем-то тайным. Наверное, я решил, что это Джетта, хотя у нее не было никаких причин молча за мной наблюдать. То, что это не отец, я знал наверняка — он после ужина уселся у окна, а в таких случаях он редко вставал с места, пока не отправлялся в постель. Но я совершенно точно не ожидал увидеть Флору Брод у угла дома Грегора. Наверное, по моему лицу стало видно, как я удивлен, потому что она захихикала и поднесла ладонь ко рту, словно с самого начала задумала меня напугать и была довольна, что ее замысел увенчался успехом.

Я не знал, что сказать, поэтому просто смотрел на нее. Флора заметно изменилась с тех пор, как мы учились в школе. Ее лицо не было таким детским, нос и рот сделались больше. Волосы она завязала в один узел, как завязывают женщины, а не заплела в детские косички. Фигурка ее округлилась, и грудь мило натягивала лиф ее платья. Юбка Флоры не доставала дюйма-другого до лодыжек, и из-под подола виднелась оборчатая кайма нижней юбки. На ее ногах были аккуратные черные ботинки, и я задумался — не куплены ли они на те шиллинги, которые мы выплатили ее отцу в качестве компенсации за барана. Она изучала меня, склонив голову набок, как диковинку на передвижной выставке.

Флора пожелала мне доброго вечера и спросила, чем я занимаюсь. Я ответил, что это не ее дело и что я могу задать ей тот же вопрос. Она заявила, что если я не расскажу, что делал в сарае, значит, я затевал какое-то озорство, и добавила, что ее отец считает меня непутевым и велит держаться от меня подальше. Я не удивился, услышав, что Лаклан Брод обо мне плохого мнения, но меня поразило, что Флора сказала это не столько для того, чтобы оскорбить меня, сколько для того, чтобы дать понять: она искала меня, идя наперекор желаниям отца.

— И что ты скажешь отцу, если он узнает, что ты сейчас со мной разговариваешь? — спросил я.

Флора пожала плечами и широко раскрыла глаза, как будто для нее это вообще было неважно.

— На месте твоего отца я бы крепко тебя вздул, — сказал я.

— Может, вместо этого он вздул бы тебя, — ответила она.

— Не сомневаюсь, это доставило бы ему огромное удовольствие.

Флора захихикала, как будто ее позабавила перспектива увидеть, как меня бьют, и снова спросила, что я делал в сарае. Чувствуя, что теперь между нами возникли некие узы, я сказал, что ухаживал за птенцом, найденным два или три дня назад на том самом месте, где она стоит, и показал на гнездо на коньке крыши над ее головой, из которого выпал птенчик.

— Почему же ты не положил его обратно в гнездо? — спросила Флора.

Я не знал, что на это ответить. Я просто хотел спасти птаху, а ведь положить ее обратно и в самом деле было бы проще всего. По правде сказать, я часто возился с ранеными птицами или животными, но делал это тайком, поскольку отец считал мое увлечение пустой тратой времени или, хуже того, вызовом Божьей воле. В любом случае мои подопечные чаще всего погибали. Однако пару лет назад я вырастил птенца, которого нашел, принося с холма торф. Когда у него отросли перья, я понял, что это ворона, и назвал его Черныш. Однажды вечером я отправился в сарай, чтобы покормить своего питомца, а тот вылетел, и я решил, что он уже достаточно окреп, чтобы жить в мире самостоятельно. Я не знал, остаются ли эти птицы поблизости от места, где вылупились, но всякий раз, видя ворону, расхаживающую по стерне нашего надела или сидящую на ограде дороги Тоскейга, я гадал — не Черныш ли это и не мелькает ли в его глазах узнавание.