Его Искушение

Такой ледяной Кац, до ужаса спокойный и расслабленный, страшит еще больше. Опять кошусь в сторону двери, прикидывая, как далеко смогу убежать, но оглушительный лай собак за окном заставляет вздрогнуть, а затем оцепенеть.

— Что это?!

Спрашиваю механическим голосом.

— Охота. Ротвейлеров выпустили из вольеров. Мои питомцы спешат загнать дичь.

Прикусываю губы.

— Сегодня я вернулся после тяжелого рабочего дня и в планах было немного развеяться.

Замолкает, открывает окно, чуть оттянув занавеску, дает себе лучший обзор во двор.

Теперь понимаю, что Иван одет для охоты. Вот почему перчатки.

— Я сейчас должен быть там.

Проговаривает слишком уж спокойно. Не знаю, что напугало бы больше: злость в его голосе или подобная лютая сдержанность.

— Что-т-то помешало?

Заикаюсь.

— Определенно.

И взгляд в меня, обжигающий, заставляющий сжаться еще сильнее. Иван сейчас пугающий, грозный, и глаза у него, как лед. Наклоняет голову к левому плечу, а у меня волосы на затылке поднимаются. Еще не видела его таким зловещим.

— Появилась одна маленькая строптивая проблемка и заставляет основательно задуматься — с какого хрена мне вообще все это?!

Останавливает взгляд на моих пальцах, которые сжимают его сорочку у самого ворота, прищуривается.

— Я… не…

— Еще хоть раз Василиса доложит мне о тебе и о проблемах, которые организовываешь, кукла, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!

— Замучаешь?!

Улыбка кривит губы.

— Аврора, если хочешь спровоцировать жесткий секс, для этого не нужно устраивать голодовку, ты только скажи, и я отработаю тебя по-жесткому.

Из глаз брызжут слезы, натягиваю на себя одеяло, прикрываю глаза, не хочу его видеть, хочу исчезнуть, испариться.

Хватка в волосах заставляет встретиться с голубоватыми льдинами.

— Выкинешь сегодняшний фортель еще хоть раз, Аврора, еще хоть один долбаный раз — станешь дичью для моих псов!

У меня внутри все обрывается, таращусь на мужчину, не знающего пощады, в ужасе.

Тем временем к лаю снаружи добавляется знакомый звук, ржание.

— У тебя лошади есть?!

Задаю вопрос, выпаливаю неожиданно для себя. Просто чтобы избавиться от навязчивой картинки, навеянной угрозой Ивана.

Поворачивает голову, уловив мою заинтересованность, всматривается.

— Лошадей любишь, верхом ездить умеешь?

Поясняю тихо:

— Я на ранчо выросла, у нас была парочка: Вжик и Фитиль, — воспоминания заставляют чуть улыбнуться. — Мои добрые друзья. Они были в пятнышках, индейская порода. Я часто рассматривала эти отметины, пытаясь понять, которая клякса на что похожа. Рано села в седло, папа не мог меня удержать, и мама настоял на том, что раз я сама втихаря бегаю к лошадям, чтобы не свернуть себе шею, лучше меня учить. Но я до конца не научилась, вскоре отцу пришлось их продать. Все отдать пришлось.

Опускаю голову, воспоминания до сих пор болезненные.

— Почему?

Голос глубокий и волосы Иван больше не сжимает так, что коже больно. Он их ласкающе между пальцев пускает.

— Кризис. Не знаю. Я была совсем маленькой, только помню испытанный ужас, когда не обнаружила в деннике своих любимцев.

— Обида осталась.

Проницательность русского уже не удивляет.

— У папы не было выхода, это я как взрослая понимаю, а тогда спряталась в своем домике на дереве и отказывалась спускаться несколько дней, ни на минуту не переставая оплакивая свою потерю.

— Смотрю, девочка выросла, а повадки все те же, да, Аврора?!

Рык Ивана неожиданный и я опять вздрагиваю, замираю, вспомнив, с кем именно говорю.

Толкает меня на подушки, нависает. Бледно-голубые глаза фокусируются на мне.

— Ты считаешь себя пленницей, Аврора?!

Рычит, голос понижается до опасных частот, а я впадаю в ступор, пока он наваливается на меня. Сжимает меня в своих руках, проводит пальцами по моему бедру, заставляя ощутить, что под его сорочкой нет белья, я абсолютно голая.

Брыкаюсь, бьюсь под сильным литым телом, пытаясь выскользнуть.

Опять слышу незнакомые слова, Иван, кажется, маты на родном языке выплевывает, и сильная рука вцепляется в мое плечо, резко поднимает, без усилий, ахаю, ноги путаются в одеяле, я почти падаю, но он придерживает, заставляет встать.

— Отвечай!

— Прекрати. Хватит! — кричу в ответ. — А кто я по-твоему?!

— Нет, ты, мать твою, издеваешься?! Если не понимаешь различий, я могу тебе устроить экскурсию, очень интересную и познавательную! Познакомишься с катакомбами. Побудешь узницей.

Подхватывает меня на руки.

Сильный, злой, несет куда-то, в ужасе осознаю, что Иван хочет показать мне нечто страшное.

Я помню Ридли после его подвала.

Не знаю, откуда силы берутся, принимаюсь вырываться, как дикая кошка, царапаюсь.

— Нет! Не хочу! Не надо! Я поняла!

Не реагирует, быстро идет по коридорам, спускается по лестнице, словно и нет ноши в руках.

— Не надо подвала, пожалуйста! Не делай этого, Иван! Умоляю! Я не переживу!

Сжимаюсь вся, закрываю глаза и цепляю его за майку, вдыхаю запах вереска, жмусь к широкой груди, пытаясь найти укрытие.

Вскрикиваю, когда плюхает меня на нечто мягкое, а я боюсь глаза распахнуть. Все еще завернутая в тонкую шелковую сорочку, под которой у меня ничего нет.

— Глаза открой.