Его Искушение

Ухожу окольными путями. Запрыгиваю в тачку и уезжаю в ночь. Уже зная, что выстою. Теперь у меня не одна причина жить. Их две.

Я взял заказ на себя. Не на Ивана Кровавого, а на безымянного киллера. Сработал через подставных лиц и прекратил охоту за Худым.

Среди убитых живых нет. Каламбур из слов, но по факту так. На меня никто не подумает. Ивана грохнули. Неизвестного киллера сняли.

Жить с мишенью на переносице привычно, но неприемлемо подставлять под удар ту единственную, которая стала всем. У меня был выбор без выбора. Либо действительно сдохнуть, либо переиграть противника.

Риск — дело привычное. Но рисковать ею — неприемлемо.

Нет меня. Нет и предмета для шантажа. Все просто. Все предельно просто.

И я дождался дня, когда Серебряков заключил мировую с Худым. Порт ушел новому хозяину и врата в штат открылись.

Так думал враг.

А где победа, там и праздник. Худой решил гульнуть на радостях.

Пути сбыта открыты, киллер на том свете, там же, где Кровавый. Можно и поснимать бронежилеты и закатить нехилую вечеринку, утопив все в разврате.

Худой имел слабости, как и все, а я изучил их досконально. Когда рыбка попадает на зуб акуле, последняя смакует и играет с жертвой, чтобы все чуяли мощь хищницы, сцапавшей жертву.

Иногда нужно проиграть, отдать, чтобы враги с мясом вырывали все то, что было твоим, драли империю на части. Садились на трон.

И среди всего бедлама только Монгол играл четко по схеме, позволяя Серебрякову сдаться, он уступил, как обещал, чтобы вытравить шакалов из их бронежилетов.

Игра. Вся жизнь рулетка. Что выпадет, никогда не знаешь. Можно лишь предполагать. А я всегда ставлю на красное.

Мертвые вне подозрения. Я жрал агонию, запивая болью, и смотрел в глаза Худого, когда он понял, кто стоит перед ним в белоснежной форме официанта.

Я улыбался, когда шакал брызгал слюной и орал, что лично видел мой труп. Трупом стал он за все, за всех. Долбаный торговец человеческими жизнями, распорядитель смерти.

Он подох от лезвия. Недаром мне дали кликуху “Кровавый”. Умение работать со скальпелем от отца. Все же мне было предначертано стать хирургом.

Когда последний враг был повержен, я сел на пол, лег на бетон под тяжестью собственных ранений, добраться до главаря оказалось сложно, пришлось умирать по-настоящему, ловить пули.

Но душа, вернее, то, что у меня осталось от нее, рвалась в клочья, потому что я был виноват во многом, грехов не пересчитать, но съедало меня лишь одно.

Я так и не увижу ее, их…

Не вдохну живительный аромат брусники, не прикоснусь к своей жене и так и не почувствую, что жив.

Где-то внутри меня, несмотря на все, живет мальчишка с перебитым хребтом, но не убитой верой в правосудие…

И как на повторе ее крик.

— Иван!

Возвращает вновь.

И я встаю, заставляю себя идти, не реагирую на боль, на прошивающие конечности стекла и металл, я стараюсь выжить хоть еще лишь раз, чтобы увидеть свою зарю, надышаться запахом куста, растущего на болоте.

И перед глазами она, как на ее грудь кладут новорожденного. Мое дитя.

Пытаюсь не наступать на поврежденную ногу, заваливаюсь в тачку и борюсь со тьмой.

Выбираюсь.

Завожу мотор и еду.

Никогда не боялся. Мне нечего было терять.

И в тот миг, когда понял, что люблю, пришло осознание, что уязвим. Аврора. Она тот рычаг, дерни за который, и зверь будет драть собственную грудную клетку, сжирать себя, только чтобы ей не навредить.

И опять нахожу себя у моего персонального лифта, ведущего в кабинет Цукерберга.

Я буквально вываливаюсь, как только открываются двери, и успеваю заметить бледное и шокированное лицо человека, знавшего моего отца.

— Ваня!

Кричит и бежит ко мне, наклоняется и я успеваю прошептать перед тем, как отключиться:

— Для всех я мертв.

Подмечаю, как старый друг кивает. Я не хочу, чтобы Аврора хоронила мужа во второй раз, а то, что выкарабкаюсь сейчас — шансы малы.

Может, и меньше тех заветных двух процентов.

Меня вырубает и даже истошный крик Авраама не заставляет поднять тяжелые веки.

— Реанимацию срочно!

— Больше с того света я тебя вытаскивать не буду! — рык Авраама сотрясает белоснежные стены кабинета, выходит на такие децибелы, что я думаю, все рамочки с регалиями на стене каким-то чудом не грохаются на пол.

— Цукерберг, ты хочешь, чтобы у меня перепонки лопнули? — ухмыляюсь беззлобно. Профессору многое позволено, он мне почти как отец.

— Нет, я хочу, чтобы ты перестал идти, как чертов гладиатор, на заведомую смерть. Я тебя еле спас, Иван. Ты клиническую смерть перенес. Хватит, Ваня.

— У меня не было другого выбора, профессор, я защищал свою семью.

Хмурится и снимает очки, отбрасывает их на стол и трет переносицу.

— Ты мне сына заменил, Ваня. Я не хочу больше копаться в твоих внутренностях и вытаскивать из тебя пули. Хватит. Завяжи со всем этим. Ты же выиграл свою войну.

Киваю. Выиграл. Вырвал право на жизнь для людей, которые значат все и даже больше.

— Есть еще дела.

— Какие?!

— Я жив. Это главное.

— Просто завяжи с этим, Ваня, хватит.

Киваю.

— Однажды, когда придет время, я так и сделаю, Авраам, но не сейчас.