Эгипет. Том 1

Уилл сперва подвизался на женских ролях: на них всегда не хватало исполнителей, поскольку актрис как таковых в природе не существовало; Роузи вспомнила, что где-то когда-то уже об этом читала. Прячешь под лиф Два апельсина. А тебя пытаются ущипнуть, поцеловать — и мяукают вслед. И из-за текста накатывала такая странная, если не сказать темная, волна возбуждения, что Роузи начинала всерьез задумываться о словах Бони, сказанных ей насчет Феллоуза Крафта: такое впечатление, что речь у него идет совсем о других инициациях, явно не прописанных в тексте, и в этом гаме — не слышится ли нотка извращенности, всего лишь нотка, не более: в домах вельмож, где выступали труппы мальчиков, обретались мрачные молодые лорды с длинными завитыми локонами и серьгами в ушах, пьяные, с тяжелым взглядом, и в углу вечно кто-то блюет. Весной в Лондон пришла чума: ближайший друг Уилла, который играл Филиду, Клоринду и Семирамиду, но при этом, возникни только какая-нибудь заваруха, дрался с Уиллом плечом к плечу, умер, держа Уилла за руку. Бледный, повторяя в бреду стихи и отрывки из песен, как будто разучивал очередную роль. Уилл слегка подрос. Молодые лорды разъехались по своим поместьям во Франции, актеры на повозках отправлялись в провинцию, чтобы спастись от чумы; труппа герцога Лестера следовала за королевским двором.

Королева! Казалось, кроме нее, в книге вообще не было женщин, как будто она вобрала в себя всю женственность Англии, единственная женщина в королевстве, но зато какая женщина. Казалось, Крафт и сам, подпав под ее очарование, начинает рядом с ней путаться в словах, и в глазах у него появляется странный блеск — как у любого из созданных им персонажей-мужчин. Робин Лестер исполнял вокруг нее сложный куртуазный танец, они с королевой вот уже долгие годы были любовниками (но как они этим занимались, подумала Роузи), и если бы кто-нибудь мог заглянуть в самые потаенные глубины ее сердца, там оказался бы лощеный, неизменно внимательный Робин; вот только доступа туда не было никому. В мае Лестер привез в Уонстед свою труппу, чтобы показать пьесу-маскарад, написанную его племянником сэром Филипом Сидни [62], изысканнейшим джентльменом, одетым в шелка столь же пронзительно голубые, как цвет его по-детски ясных глаз. «Королева мая». Имелась в виду, естественно, сама Елизавета, которой в пьесе отводилась лавная роль и на которую — и только на нее — пьеса и была рассчитана, хотя для этой роли не было написано ни строчки; она не нуждалась в готовых текстах. В пушистом, шартрезового цвета парке она и ее свита наткнулись на нимфу, которая вышла вдруг на заросшую ландышами лужайку и с поклоном сказала: «Не думайте, о прекрасная и любезная госпожа, что я сошла к вам только из-за вашего блистательного наряда… Или из-за некоего присутствующего здесь джентльмена, который готов сделать все, что будет в его силах, на благо ваше и вашего дома… Я хотела просить вас о милости из ваших рук, но в лице вашем увидела нечто такое, что заставило меня смириться перед вами…» И королева ответила ей изящным и забавным impromptu[63], столь остроумным и неожиданным, что игравший нимфу юноша совсем смутился и его щеки под слоем румян покраснели самым натуральным образом.

Уилл, который вытянулся как жердь и вид приобрел донельзя серьезный, играл — и, как всегда, удачно — ученого педанта по имени Ромбус, стандартного персонажа из комедии масок: у него всегда очень живо выходили педанты и профессора, с головами, набитыми всякой заумной чушью, ученой белибердой, которую только он один из всей труппы умел легко запоминать. Позвольте мне перейти к имманентной сути вентилируемого вопроса. Славно сказано, доктор, вы, как я вижу, удостоились степени магистра искусств. Так точно, если будет благоугодно досточтимому господину (глубокий поклон, старческая слабая рука дергается вверх, к ревматическому позвоночнику), я получил ее как honorificabilitudinitatibus. Королева расхохоталась в голос — над словечком, которое он выпаливал единым духом еще в школе, в Стратфорде, чтобы повеселить Саймона Ханта; после окончания спектакля она обошла выстроившихся в ряд актеров и остановилась перед Уиллом, рыжим, на голову выше всех своих товарищей.

Ага, подумала Роузи, сейчас она изречет что-нибудь шибко пророческое.

Лицо королевы поднялось вверх, маленькое, белое, с наведенными бровями, лицо девственницы, которая много лет томилась в заколдованном замке; ее рыжие волосы были убраны бриллиантами, заплетенными столь же искусно, как ее собственные кудри, и следом поднялся жесткий белый кружевной воротник, как будто для того, чтобы составить фон, забрать в рамку это лицо, с тяжелым лбом, длинным носом и широко распахнутыми глазами. Так значит, и она была — павлин, белый павлин в полном павлиньем наряде. Встретившись лицом к лицу с этим сказочным чудищем, Уилл даже глаз не смог отвесть; ее по-птичьему острые глаза, зеленые как изумруды, пристально глядели на него.