Эгипет. Том 1

Наконец они добрались до расположенного довольно высоко в горах пастбища, склоны которого доходили до каменной стены, обросшей кустами черники и ольхи — на кончиках веток подрагивали серебряные монетки, — там же расположился огромный бук, каким-то образом он сумел здесь уместиться и «раскинул свой шатер»,[516] как любил повторять Пирс: но Бо не мог вспомнить, было ли дерево тем же самым, что и в прошлом году. Они растянули одеяло, уложили ребенка (матерью малышки была одна из женщин, что жила в доме Бо) и разложили ланч, болтая, пока солнце не достигло зенита.

— В этом году все как-то необычно, — сказала Вэл. — Необычнее простой летней необычности. Вы заметили, люди собираются по двое — по трое в «Дырке от пончика» или у Каспара, ты подходишь к ним, и выясняется, что они говорят о Боге? Не заметили? Что-то новенькое?

— В город приехали корректировщики ауры, — вставила мать ребенка, осторожно высвобождая грудь, чтобы покормить девочку. — Были бы у меня деньги.

— В баре был один тип, думаю, он остановился в «Лесной чаще», терапевт, кажется, — продолжала Вэл.

— Многим помогло.

— Он всегда с Бога начинает. Оно мне надо, когда мама и так при каждом случае твердит о своем духовном опыте? А я вот что хочу ему сказать: чего я не понимаю, так это боли.

— Чего-чего? — спросил Бо.

— Почему, если Бог с нами и может сделать все, что угодно, почему же на свете столько нестерпимой, постоянной боли. Только открой газету.

— Не думаю, — вставил Пирс, — что ты первый человек в истории монотеизма, озадаченный этим вопросом.

— Этим? — спросила Вэл, осматриваясь, как будто пытаясь увидеть, о чем же говорит Пирс. — Этим?

— Проблема зла, — ответил Пирс, скрестив руки за головой. — Если Бог существует, если Он всемогущ и добр, почему же Он позволяет, чтобы на свете существовало страдание, даже если Он и не является его причиной?

— Ну и? — сказала Вэл. — Это простой вопрос? Умник?

— Ага, щас. — Он взглянул на эскадру круглых облаков — точь-в-точь инопланетное вторжение.

— Может быть, — сказал Бо, — Бог, о котором вы говорите, совсем не добр.

— Или не всемогущ, — сказала Вэл. — Пытается сделать все возможное, но.

— А может быть, — сказал Пирс, — Он просто не знает о наших страданиях. Он ведь не способен страдать и вполне может не понимать, что опыт может быть довольно болезненным.

— Тогда Он, может быть, и всемогущ, но не — как это — тот, кто знает все.

— Всеведущ.

— Не всеведущ, — подтвердила Вэл. — Потому что если будь Он таким, то знал бы, что мы страдаем. Ведь так?

— Возможно, он еще более всеведущ, — сказал Бо. — Может быть, и нет никакого страдания, а мы лишь обманываем себя, думая, что оно есть; получив свободу, мы вольны делать ошибки; все, что может сделать Господь, — это пожалеть и попытаться вывести из заблуждения.

— Вывести, — зловеще повторила Вэл.

— Это ответ «христианской науки»,[517] — сказал Пирс.

— Это христианский ответ, — парировал Бо. — Просто большинство христиан об этом не знает.

Вэл засмеялась.

— Давайте же помолимся, — сказала она. — Благословен будет хлеб наш, благословенно будет мясо, приступим же к трапезе, с Богом.

Сидя на покрытом лишайником камне, спрятавшись от остальных за разросшимися на лугу березами, Роузи плакала в пятнистой тени.

— У меня в груди как будто холодный и тяжелый камень, — сказала она присевшему подле Споффорду, — он всегда здесь, всегда, — ударив кулаком в грудь, раз, два, три, тот же самый жест, что и у Пирса на каждой исповеди. — Всегда, — сказала она. — Я так устала от этого.

Споффорд поковырял шишку, вдавленную в землю между его ботинками.

— Со мной никогда такого не было.

— Порой мне кажется, что это — единственное, что у меня есть.

— У меня что-то такое бывало в животе, — сказал Споффорд. — Что-то такое же, ей-богу. Долго вообще думал, что у меня рак, потому что чувствовал, как этот холодный ком все растет, а я все слабею. Ничего с этим не делал, просто ждал, пока он вырастет и прикончит меня.

— И что это было?

— А ничего. — Он взглянул на нее. — Я рассказывал тебе о Клиффе?

— Нет. Да. Немного. — Она никогда до конца не верила в Клиффа, боевого друга Споффорда, который жил где-то неподалеку, в лесах; Споффорд порой цитировал Клиффа или говорил, как тот мудр, а на деле, скорее всего, приписывал ему собственные соображения. — Ну так расскажи, — нетерпеливо сказала она, как будто он упрямо молчал, отказываясь говорить о том, что считал очень для нее важным, даже если она иного мнения.

— Я как раз думал спросить, не хочешь ли ты поговорить с ним. — Он вновь улыбнулся. — Он ведь вылечил мой рак.

— Господи, не знаю даже. — Она бросила взгляд туда, где сидели и лежали на одеялах их спутники. — А ты что скажешь.

— И это небесплатно.

— Серьезно?

— Конечно. Он этим и занимается, помогает то есть. Она засмеялась, пробуя на вкус соленые слезы.

— Ты хочешь отвести меня к какому-то доморощенному гуру, который пообещает поставить меня на ноги?

Споффорд посмотрел на сорванные травинки.

— Просто я не знаю, чем еще я могу тебе помочь, — сказал он.

Она покачала головой, в какой-то миг устав плакать.